Ставропольская краевая библиотека для молодежи
имени В. И. Слядневой

Ставропольский литературный центр

НФ «Литературный фонд имени В. И. Слядневой»

 

 

 

 

 

 

 

ПЯТЫЕ СЛЯДНЕВСКИЕ
ЛИТЕРАТУРНЫЕ ЧТЕНИЯ

 

Литература Ставрополья:
из прошлого в будущее

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Ставрополь, 2019

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ПЯТЫЕ СЛЯДНЕВСКИЕ ЛИТЕРАТУРНЫЕ ЧТЕНИЯ: «Литература Ставрополья: из прошлого в будущее»: сборник / ГБУК СК «Ставропольская краевая библиотека для молодежи имени В. И. Слядневой»; сост. Л. Ф. Игнатова. – Ставрополь, 2019. – 151 с.

 

 

 

 

Ответственный за выпуск:                     Л. Ф. Игнатова

Тех. редакция и верстка:                       М. В. Игнатов

 

© Ставропольская краевая библиотека для молодежи
имени В. И. Слядневой, 2019

Оглавление

«Я новый счёт делам веду». 5

Дмитриченко В. Г. Доброе слово и кошке приятно. 6

Маляров В. К. Слово о товарище. 18

Кравченко Ю. Н. Песенная лирика В. И. Слядневой. 23

Ельникова В. Б. Музей имени Валентины Ивановны Слядневой  28

Надеина А. Мои однокровники, где вы, ау. 33

Медведев В. Фразеология в рассказах В. И. Слядневой. 44

Лычагин В. М. Литфонд в культурной панораме. 50

Монахов А. «Вселенная» Якова Васильевича Абрамова. 55

Дружинина Т. Д. И один – в поле воин. Наш земляк Александр Солженицын  63

Демченко Е. М. Центральная городская библиотека имени А. И. Солженицына – хранительница литературного наследия писателя. 75

Балабуха Д. А. 1984 год по Звягинцеву, или похвальное слово сослагательному наклонению   80

Кустов В. Н. Безграничье поэта. 96

Бронская Л. И. Поэтический мир Любови Шубной. 109

Селиванов Ю. Г. Пусть жизнь мою ветер листает… 118

Степаненко Л. Е. «Горит свеча поэзии её». 130

Чекалов П. К. «Я поэт не по собственной воле…» О личности и поэзии В. Г. Дмитриченко  134

 

 

 

«Я новый счёт делам веду»

Перед Вами материалы Пятых Слядневских литературных чтений. С полным основанием мы можем сказать, что свою главную задачу – изучение и популяризация богатой истории литературы Ставрополья, раскрытие специфики литературного творчества – они выполняют.

Предметом разговора на чтениях становятся не только произведения В. И. Слядневой, но и других литераторов Ставропольского края, что позволяет отразить творческое своеобразие писателей и даёт читателю проникнуть в художественный строй их произведений. На Пятых Слядневских литературных чтениях шел разговор о творчестве Я. В. Абрамова, А. И. Солженицына. А. Е. Екимцева, В. Д. Звягинцева, С. В. Сутулова-Катеринича, Л. Ф. Шуб­ной и др.

Особый интерес представляет блок, посвященный В. И. Слядневой. Впервые достаточно объёмно появляется возможность увидеть любимого народом поэта глазами её коллег и друзей. Это соратники Валентины Ивановны по перу: лауреат Губернаторской премии в области литературы имени А. Т. Губина и Валентина Гапуровна Дмитриченко, члены Союза писателей России. Оба – лауреаты литературной премии имени В. И. Слядневой.

 

 

Доброе слово и кошке приятно

Дмитриченко Валентина Гапуровна,
поэт, член Союза писателей России,
Лауреат литературной премии
имени В. И. Слядневой

 

Писать о человеке всегда трудно, а о человеке такого масштаба, как Валентина Ивановна Сляднева – трудно вдвойне, потому, что боюсь – сказать не сумею, а промолчать не имею права.

О её роли в поэзии будут писать и говорить специалисты литературоведы, я же хочу поделиться с вами своими наблюдениями о её взаимоотношении с окружающим миром, с которым она органично сливалась, а не просто действовала на его фоне. И, я думаю, что не солгу, если скажу, что животным в нём было отведено особое почётное место.

Мне невольно приходит на память одно мудрое изречение «Чем больше я узнаю людей, тем больше мне нравятся собаки». Как это всё-таки верно! Валентина Ивановна могла бесконечно рассказывать о своих питомцах разные истории, нередко отождествляя их поведение с поведением людей. Она серьёзно увлекалась пчеловодством и мёд с её пасеки расходился по друзьям и знакомым от Москвы до самых до окраин. Она заводила даже перепёлок. Хлопотала над ними, как наседка над своим выводком, увлечённо рассказывая всем о пользе перепелиных яиц. И мы все увлекались и начинали употреблять в пищу перепелиные яйца.

Я нередко спрашивала: «Валентина Ивановна, ну зачем вам всё это, ведь они отнимают столько времени?» Она отвечала приглушённым голосом:«А без всего этого я не смогу писать!»

— Почему именно лабрадор? – поинтересовалась я, когда однажды она показала мне полуторамесячного щенка палевого окраса с удивительно умными, грустными глазами. — Потому, что это самые миролюбивые собаки на свете. Они прекрасно уживаются со всеми животными, какие есть в доме, а у меня их – сами видите! В голосе её, не смотря на непринуждённость беседы, прозвучала едва уловимая нотка грусти. Я поняла, как важен для неё этот прочный мир на ограниченном стенами квартиры пространстве. Ведь вся её жизнь – это непрекращающаяся ни на минуту борьба с несправедливостью, невежеством, предательством. Ей как воздух было необходимо это равновесие между, раздираемым противоречиями внешним миром, и миром внутри её дома. Отдушина, благодаря которой она жила, и ради которой стоило жить.

Валентина Ивановна, как всегда, не ошиблась в своём выборе. Женевьева, коротко – Ева – была игривым, смышлёным, беззаботным щенком, однако, как и все «дети», требующим к себе повышенного внимания и особого отношения. Давно уже подмечено, что питомцы очень похожи на своих хозяев. Да простят мне родные и близкие такую вольность, но все, кто видел Валентину Ивановну и Еву рядом, не могли не заметить их поразительного сходства, причём, не только внешнего, но и сходства характеров. Игривость и лёгкость, задумчивость и грусть сочетались в них удивительным образом. И всё-таки собака – это собака, а человек, как это ни печально, даже в окружении близких и родных ему людей ужасно одинок. Может быть, именно по этой причине брала на себя ответственность за судьбу живого существа и Валентина Ивановна.

Кто не испытал на себе разрушительной силы одиночества, тот поистине счастливый человек…

И как гром среди ясного неба, известие о гибели Евы во время прогулки под колёсами автомобиля. Я с ужасом представила себе убитую горем Валентину Ивановну. Как переживёт она эту утрату, как вынесет эту беду? Как всё это отразится на её самочувствии? Ведь состояние её здоровья и без того вызывало у всех нас тревогу. Гибель Женевьевы словно подсекла её, заставила посмотреть на жизнь под другим углом. Она, оставаясь одна, часто просто не могла сдержать слёз и горестно причитала: «Ева, бедная моя девочка, как мне тебя жалко!». Очень переживала по поводу того, что свидетелем трагедии невольно оказалась её любимая внучка – Валюшка, которую она всячески старалась оберегать от подобного рода потрясений. Пытаясь пережить эту невосполнимую утрату, она заказала портрет Евы одному художнику, который и исполнил просьбу Валентины Ивановны. Конечно, портрет не избавлял от боли, но создавал иллюзию присутствия Евы в доме. Мы все сопереживали и искренне сочувствовали Валентине Ивановне.

Пустота, образовавшаяся с гибелью Евы, отзывалась гулким эхом в душе Валентины Ивановны, но при всей своей доброте, открытости и гостеприимстве, в своё интимное пространство она впускала далеко не всех. Она была слишком избирательна в этом вопросе. И животные, приручённые ею, пользовались здесь неоспоримым преимуществом. Благодаря одному очаровательному животному, а именно – коту, началась и моя дружба с Валентиной Ивановной, но об этом я хочу рассказать поподробнее.

Мой путь в Союз писателей был неожиданным даже для меня самой. Причём случилось это тогда, когда мечта об этом, хранившаяся в самых потаённых уголках моего подсознания долгие годы, начала помаленьку рассеиваться. Не так уж часто встречаются в жизни люди, которым веришь безоговорочно, но своей первой учительнице – Евдокии Петровне Манякиной, заложившей в меня программу, что я буду поэтом, почему-то поверила. Ну разве мог мой путь не пересечься с путём Валентины Ивановны Слядневой, а моя судьба, пусть даже по касательной, – не соприкоснуться с судьбой этой на удивление простой, но яркой, талантливой женщины?!

Как-то раз, после презентации сборника стихов «Подкова на счастье» в г. Невинномысске, (это был август 2002 года) руководители творческих коллективов, которые были задействованы в проведении вечера, в один голосстали настоятельно рекомендовать мне вступить в Союз Писателей. И я, всю свою сознательную жизнь идущая к этой цели, вдруг испугалась, спасовала, мысленно представив себя, стоящей перед строгими взыскательными ставропольскими писателями, с творчеством которых я познакомилась ещё в Казахстане, когда заведовала сельской библиотекой. (А. Екимцев, С. Бойко, Г. Фатеев, И. Кашпуров, Р. Котовская, Е. Иванова. Среди прочих мне очень хорошо запомнилось имя Валентины Слядневой. Её стихи звучали в унисон с моим сердцем, наполняли меня каким-то особенным необъяснимым светом). От мысли об этом у меня холодели кончики пальцев, а сердце начинало испуганно трепыхаться. В то же время яхорошо понимала, что без этой встречи я никогда не узнаю – кто я и что значу. И вот однажды, набравшись смелости, я позвонила В. И. Слядневой, которая была в то время председателем правления Ставропольского отделения Союза Писателей России (Сейчас уже и не помню, кто дал мне номер её телефона). Я представилась, хотя прекрасно понимала, что ни моя фамилия, ни тем более, имя ни о чём не могли говорить Валентине Ивановне. Но… толи в силу особенности характера, толи какое-то внутреннее чутьё Валентины Ивановны подсказало ей, что мне есть, что сказать людям и внушило уважение ко мне сразу и безоговорочно. Я коротко изложила суть моего звонка, и Валентина Ивановна предложила мне встретиться у неё дома. Перечислила название документов, необходимых для вступления в Союз, назначила день и час, а в конце попросила не забыть свои книги. И вот, спустя неделю, я приехала в Ставрополь по указанному адресу. Дверь мне открыла очень энергичная, приветливая, с улыбкой во всё лицо женщина, стихи и переводы которой я узнала, ещё живя в Казахстане. Тогда я даже в самых дерзких мечтах и мыслях не могла допустить, что когда-нибудь увижу её так близко, получу от неё в подарок музыкальный альбом и книгу «Одолень-трава». На кухне, судя по ароматам, варилось вишнёвое варенье, в прихожей стояли вёдра и корзинки с фруктами и овощами. Заготовка на зиму шла полным ходом. Страх мой улетучился моментально при виде обычного простого доброго человека, также как и я заботящегося о хлебе насущном. Открыв сборник моих стихов наугад, она бегло пробежалась по стихам, прочла несколько строк вслух. От строк «В моём ведре последний жар малины и ежевики первый холодок» пришла в восторг: – Ах, молодец, ах, умница! И концовка замечательная – «А из ведра – то пыхнет знойным летом, то холодком зимы остепенит». Доброе слово, как известно, и кошке приятно. Кстати, о кошках, а вернее о котах я расскажу чуть позже.

Мне же не давало покоя одно замечательное стихотворение Валентины Ивановны, которое я очень люблю за чётко изложенную мысль, за его лаконичность, и за то, что в нём есть ответ на риторическийвопрос, который я, так же как все поэты, давно задавала себе.

Отчего, отчего тщусь ответить заране,

Нелегко со словами управиться, брат?

Тот гранильщик идёт к бриллиантовой грани,

А у этого сил для простой в аккурат.

Отчего унижаться, скажите, до жалоб

На жару, нескончаемый день световой?

Хлебороб! Тот – к высоким идёт урожаям,

У того – что ни год – в поле колос пустой.

К золотому шитью мастерица иная

На отличку от прочих приходит скорей.

Будто тайному слову чьему-то внимает,

Будто тропка волшебная ведома ей!

Валентина Ивановна была искренне рада каждому моему появлению. Она рекомендовала меня в Союз Писателей. А позже написала замечательное, на мой взгляд, предисловие к четвёртому сборнику моих стихов.

Однажды мы договорились встретиться с ней в Литературном центре на очередном мероприятии, но Валентина Ивановна не присутствовала на нём по причине ухудшения самочувствия, однако она позвонила мне и просила заехать к ней на обратном пути. Валентина Ивановна встретила меня так горячо, словно только и ждала моего приезда. Мы сели к уже накрытому столу и стали оживлённо беседовать, как принято у писателей, на разные темы, с чтением стихов, цитированием, обсуждением тем, как вдруг, невесть откуда взявшийся кот и оказавшийся на плечах Валентины Ивановны, напомнил нам о том, что есть дела и поважнее. Я была не на шутку испугана, а для хозяйки дома и кота это было обычным явлением. Она взяла кота в руки и стала вертеть его, демонстрируя его достоинства и рассказывая об особенностях его характера. Кот был и вправду красавцем. Он расположился на коленях Валентины Ивановны и смотрел на меня поочерёдно, то одним, то другим глазом, с какой-то, как мне показалось, некошачьей ухмылкой. А когда наши взгляды встречались, он закрывал оба глаза, и сидел так до тех пор, пока я не отводила от него свой взгляд. Валентина Ивановна пожаловалась мне на то, что Иван Дмитриевич (супруг В. И.) не любит кота и обижает его за непослушание и крутой нрав, и что им случается часто ссориться из-за этого кота. Большие жёлтые глаза Мориса (так звали кота) смотрели на меня с какой-то человеческой мудростью. Длиннющие усы, алый рот, и самоеглавное – его боярскаятёмно-пепельнаяшуба. Красавец, что и говорить! И вдруг Валентина Ивановна, с присущей ей щедростью, объявила: «Я дарю вам его! Он ещё совсем молоденький, ему всего шесть месяцев, он вырастет и будет ещё красивее, я бы ни за что и никогда не рассталась бы с ним, если бы не Иван Дмитриевич». Ему не нравится то, что он лазает по столам и не знает туалета. Тонкий психолог, она ещё долго говорила скороговоркой, каким-то внутренним чутьём уловив, что это самый подходящий момент устроить своему любимцу безбедную счастливую жизнь. Я предложила Валентине Ивановне просто заняться его воспитанием. На что Валентина Ивановна ответила мне фразой, сразившей меня наповал: «Три года уже бьюсь!» Мы смеялись до слёз, но отказать ей я уже не могла, тем более, что Морис – так звали кота, запал мне в душу. Я возразила Валентине Ивановне, что воспитать взрослого кота вряд ли получится, на что Валентина Ивановна ответила: «Ни у кого не получится, а у вас получится, я в этом больше, чем уверена. У вас характер сильнее, чем у него, а у меня слабее, из меня он верёвки вьёт, я не могу ему ни в чём отказать. А вы сможете! Тем более что кот – не абыкакой, а Британский Королевский». Я даже опомниться не успела, как стала обладательницей такой красоты. Кот сидел в корзинке с откинутой крышкой и явно демонстрировал свою готовность к новой жизни.

Он и вправду оказался смышлёным, способным к обучениюсуществом. Первое, что он сделал, появившись в доме – это обошёл весь дом и оставил метки на всём, что привлекло его взгляд, за что, конечно же, был наказан. К слову сказать, второй раз мне не пришлось этого делать, хватило одного раза, чтобы он понял, что в доме этого делать нельзя. Улицы он боялся, как огня. Потому что от рождения его пространство было ограничено стенами квартиры, где жил. Он быстро освоился на приусадебном участке. В нём проснулись настоящие звериные инстинкты. Он по нескольку раз в день обходилтерриторию, то и дело вступая в схватки с чужими котами, которые до его появления считали эту территорию своей. Даже молодая овчарка по кличке Динка оторопела от его самоуверенной наглости, когда однажды, выпущенная из вольера, столкнулась с ним, что называется, – «лицом к лицу». Морис, сидевший на террасе перед дверью в кабинет, не испугался, как все нормальные коты, не шмыгнул в раскрытую дверь, а напротив – демонстративно лёг на бок, не проявляя к Динке ни малейшего интереса, прикрыв оба глаза. Собака крутилась вокруг Мориса, пытаясь зайти со спины, но Морис лениво поворачивался мордой к Динке и продолжал лежать не шевелясь. В конце концов ему надоел этот душераздирающий лай и он, пошёл в атаку на овчарку, которая в испуге, шарахнулась в сторону и, поджав хвост, обратилась в бегство. Сделав вокруг дома 2-3 круга, Морис ложился на своё место у двери кабинета, чтобы продолжитьсвой отдых и Динка, получившая урок вежливости, теперь уже пробегая мимо, вдруг вспомнив о страшном звере, поселившемся в доме, делала прыжок в сторону, обходя опасное место стороной.

Рассказ об этом привёл в восторг Валентину Ивановну, она радовалась, как ребёнок тому, что я нашла-таки с этим негодником общий язык. Она почтикаждый день интересовалась успехами своего любимца и не скрывала своего удовольствия от того, что не ошиблась ни во мне, ни в Морисе. На мою любовь Морис отвечал взаимностью и не терпел ничьих рук, кроме моих. А если я брала в руки какое-нибудь другое животное, Морискак-то брезгливо отряхивал свою шубу инадолго забивался под камин. В общем, он жил своей кошачьей жизнью, и как мне кажется, был доволен тем, что оправдал ожидания своей бывшей хозяйки. По тому, как бежал Морис домой, едва услышав звуки гитары, я пришла к заключению, что у Мориса был ещё и музыкальный слух. Он тут же запрыгивал на колени и пытался клином втесаться между мной и гитарой. Ему нравилось звучание струн, он мог лежать так хоть весь день, наслаждаясь извлекаемыми из инструмента звуками. Валентина Ивановна смеялась и не шутя говорила, что она не удивится, если Морис заиграет на гитаре. Она не ошиблась. Вскоре Морис сам научился извлекать звуки из струн, если гитара оставалась на диване. Как можно было не восхищаться таким животным, да и животным его называть язык не поворачивался, особенно после того, как я увидела его в роли заботливого отца, когда какая-то кошечка, выброшенная кем-то и нашедшая приют в нашем саду, родила Морису потомство. Когда котята подросли и стали разбегаться из своего убежища, познавая окружающий мир, Морисвозвращал их обратно, ухватив за загривок. У людей и то не всегда увидишь такое.

С Валентиной Ивановной мы встречались довольно часто, особенно после того, как она перебралась из многоэтажки в частный особняк и увлеклась садовым дизайном, чем, кстати, была увлечена и я. Мы могли говорить часами, это были незабываемые встречи, объединившие наси наши интересы. Мы обменивались опытом, а иногда вместе посещали «Крискентию» – магазин, где продавались саженцы, рассада, и многое другое, связанное с дизайном сада и приусадебного участка. Валентина Ивановна всегда ассоциировалась у меня с полноводной рекой, вода которой вот-вот выплеснется на берег и, захватив меня, унесёт в своей стремнине в какой-тоодной ей ведомый мир, попасть куда было бы большой честью для меня.

Известие о смерти В. И. Слядневой застало меня вдали от дома и мне не удалось быть на её похоронах, но может так оно и лучше! Может быть, поэтому, до сих пор я, проезжая по Ставрополю, не могу проехать тот перекрёсток, дорога от которого ведёт к дому Валентины Ивановны, чтобы неосознанно не свернуть на эту дорогу. И, как часто бывает – только с уходом из жизни человека, с которым шёл пусть даже короткий отрезок пути, но с которым ты связан какими-то незримыми прочными нитями, вдруг начинаешь понимать, что эту пустоту не восполнить уже ничем! Как много он значил для тебя, как много ты потерял, как много недосказано, недослушано, не узнано.

Но у меня есть Морис – живое, связующее нас звено с большими умными жёлтыми глазами и крутым нравом. Не удивительно, что у меня родилось стихотворение о Морисе, которое я хочу привести полностью.

Подарок

Первой зимней стужи глянец.

Вихри света и огня.

Кот мой – дымчатый британец

Не отходит от меня.

Он недавно мной получен

От поэта-друга в дар.

Желтоглазый и кипучий,

Словно тульский самовар.

Он мне стал роднее сына.

В доме он для всех пример.

Блики жаркого камина

Дополняют интерьер.

Он ведёт себя как Шива

И, пожалуй, неспроста

Так подчёркнутоучтива –

Подарившая кота.

Я его, с его нахрапом

До беспамятства люблю.

Чищу уши, мою лапы

И мышей ему ловлю.

От мышей он нос воротит,

Игнорирует желе.

Но, конечно же, не против

Осетриного филе.

Не привык он к дешевизне,

Как же им не дорожить?!

Мне его кошачьей жизнью

Хоть бы пару дней пожить!

Будет мне теперь наука.

Поделом мне! Знать – судьба!

Я навек ему прислуга

Я навек ему раба!

Хотела рассказать о Валентине Ивановне, а получилось о коте. Но в этом небольшом эпизодеВалентина Ивановна Сляднева – вся, как есть – с негаснущей искоркой в глазах, с твёрдостью и уверенностью в своей правоте, со своей жизнеутверждающей гражданской позицией, со своей любовью ко всему, что её окружает и за что, приручивши однажды, была в ответе до конца своих дней.

И, как звезда, сгоревшая много, много тысячелетий назад, но посылающая свой свет на далёкие расстояния, Валентина Ивановна будет радовать меня, да и не только меня, золотым шитьём своей поэзии ещё не одно десятилетие, а может быть даже и столетие.

И ещё. Валентина Ивановна сама вызвалась написать предисловие к моему четвёртому сборнику стихов «Звезда в колодце», чему я была бесконечно рада. Должна сказать, что сделала она это блестяще, за что я буду благодарна ей до конца своих дней.

Она сумелапроникнуться не только каждой моей строчкой, но и всей моей судьбой, прожив мою жизнь как свою, и пропустив сквозь сердце все мои печали и радости.

По наитию ли, по какой ли другой причине, но очевидно, что знала Валентина Ивановна эти волшебные тропки не только к заветным музам, но и к сердцам близких ей по духу людей.

Слово о товарище

Маляров Владимир Константинович,
писатель, член Союза писателей России,
лауреат Губернаторской премии в области
литературы имени А. Т. Губина, лауреат
литературной премии имени В. И. Слядневой

 

С Валентиной Ивановной Слядневой мы познакомились в самом конце семидесятых. Я, в то время молодой редактор редакции художественной литературы Ставропольского книжного издательства, только-только начал осваивать методы «борьбы» с молодыми авторами и разновозрастными графоманами. Естественно, не мог не обратить внимания на молодую красивую девушку, кровь с молоком, как вскоре выяснилось, подругу моей прямой начальницы старшего редактора обаятельной Ларисы Ивановны Хохловой.

— Знакомьтесь, представила нас друг другу Лариса Ивановна. – Уже известная на Ставрополье поэтесса Валентина Сляднева. А это, – кивнула в мою сторону, – Владимир Маляров, пока только студент Литинститута, но подающий надежды прозаик.

Я незамедлил ознакомиться с поэзией Валентины Слядневой. Стихи мне понравились. В прошлом обыкновенная девочка из ближнего села Надежда, ныне в романтическом ореоле – поэтесса, муж военный лётчик, служившийв студёных краях Заполярья, красивая и, казалось, беззаботная, но так только казалось. Стихи говорили об обратном:

Бывало в жизни – в глазах рябило,

В глазах рябило от слёз и горя,

Но поднималась моя рябина,

Моя рябина

На крутогорье!

В этом очерке я не задавался целью рассматривать многогранное творчество Валентины Слядневой. Можно много говорить не только о её прекрасной поэзии, но и о самобытной «деревенской» прозе. Цель у меня другая, просто вспомнить добрым словом товарища по перу, друга. Подружилисьмы гораздо позже. С разницей в год стали членами СП СССР. Я только начинал выступать по линии пропаганды художественной литературы перед читателями со своими рассказами, Валентина в этом отношении имела за плечами значительный опыт. Нам нравилось выезжать в творческие командировки по краю вместе, особенно в сельскую местность. Оба выросли в селе и оба тяготели к селу, живя в городе. Любовь к селу отражалась и в нашем творчестве. Да и аудитория сельских тружеников нам была ближе, роднее, что ли…

Валентина с первых слов, с первой строки стихотворения овладевала вниманием слушателей, в особенности, женщин. Они не только внимали, но сопереживали вместе с поэтессой, что отражалось на их лицах, бывало и плакали, слыша пронзительные строкивроде:

 

Плач матери

Любимый сын, жду твоего звонка!

Я не коснулась страшного венка.

Все письма твои, видимо, в пути.

Любимый сын, лети ко мне, лети!

Слепа душа. Ей сроду не прочесть,

Что нет тебя…

Ты есть, ты есть, ты есть!

Почти каждая поездка по краю потом вспоминалась отдельными эпизодами.

Как-то довелось нам – Валентине Слядневой, поэту Евгению Калинину и мне побывать вНефтекумском районе. Валентина, старшая нашей группы, со свойственной ей деловой хваткой быстро уладила наши дела в райкоме и мы поутру приступили к работе.

Запомнился последний день нашей рабочей недели. Мы выехали в один из отдалённых колхозов.

Нас встретил сам председатель – фамилию, имя запамятовал, но наружность запомнил. Назовем его Иваном Петровичем. Это был красавец мужчина лет тридцати пяти не более, под два метра ростом, синеглазый, с каштановой обильной шевелюрой. Радушно принял нас и, как я заметил, сразу положил глаз на Валентину. Потом мы, предварительно обсудив в кабинете председателя места встреч с нашими будущими слушателями, выпили чаю, от коньяка пока отказались, поехали.

Председатель пригласил Валентину в свою чёрную «Волгу». Что греха таить, Валя, как и любая женщина, любила, когда за ней ухаживали видные мужики, но до определённого предела. От приглашения она не отказалась. Мы с Женей поехали на райкомовских «Жигулях» с молодым шофёром Гришей.

Первое выступление состоялось на виноградной плантации среди сборщиц винограда, в основном ногаек. Я сразу понял, что нас плохо понимали, но замечательно воспринимали как людей не совсем обычных. Многие из них плохо говорили по-русски. С распахнутыми глазами, если можно так сказать об узкоглазых ногайках, затаив дыхание, женщины и девушки слушали выразительный взволнованный голос Валентины, когда она читала:

Земля и Женщина, они –

Начало всех начал!

И памяти причал,

И верности огни!

Потом мы, отведав душистого винограда и аховского арбуза, поехали на ферму. И опять попали в женский коллектив, царство Валентины Слядневой. Закончили день на чабанском овцекомплексе. И всё время председатель был с нами, раздаривал комплименты Валентине, кое-что перепадало и нам с Женей.

— А теперь отдыхать! – заключил Иван Петрович нашу последнюю встречу.

Поспевая за роскошной машиной хозяина, мы приехали в один из ногайских аулов к большому добротному кирпичному дому.

— Здесь живёт наш Мичурин, – полушутливо сказал Иван Петрович, – и завхоз нашего колхоза в одном лице, Каирбек.

Наше недоумение по поводу Мичурина разъяснилось сразу, едва мы вошли в мощёныйкаменными плитами двор. За домом и в самом дворе шумели зеленью на ветру множествофруктовых деревьев. Надо сказать, что в то время ногайские аулы выглядели голо и неуютно без садов и околодворовых насаждений.

Навстречу нам вышел крепкий смуглый, с седой жёсткой шевелюрой мужчина лет пятидесяти. Познакомились, обменялись рукопожатиями.

— Всё ли готово, Каирбек? – спросил хозяина Иван Петрович.

— Всё в порядке, Иван Петрович, – ответил тот. — Прошу дорогих гостей за стол…

Под виноградной лозой стоял щедро накрытый стол, у которого хлопотали две женщины – одна пожилая, непримечательная, другая совсем юная, отмеченная яркой азиатской красотой.

— Знакомьтесь, моя жена Мариам и дочь Саният, – сказал Каирбек.

Но женщины тут же ушли и больше мы их не видели.

Угощали нас на славу и мы с Женей Калининым распоясались, в смысле еды и питья. Наш водитель налегал на шашлык. Иван Петрович не отпускал от себя нашу Валентину, то и дело подливая в её рюмку коньячок и сам уже был в изрядном подпитии, пытаясь приобнять соседку. Переглядываясь с Валей, я понял по её лицу, что дело принимало нехороший оборот. Сказал рядом сидевшему Грише, надо, мол, выручать девку, пока этот бугай окончательно не распалился.

— А как же вы? – спросил водитель.

— Отвезёт, никуда не денется председатель, – заверил я Гришу.

Дал понять Вале, кивнув в сторону водителя.

В какие-то минуты Иван Петрович отвлёкся разговором с Каирбеком и Валя выскользнула из-за стола. Гриша следом. Я вздохнул с облегчением.

Надо ли говорить о том, как сокрушался Иван Петрович. Но, всё же, велел своему водителю отвезти нас в городскую гостиницу.

— Как там мой кавалер? – встретила нас вопросом Валентина.

— Велел тебе кланяться, – сказал Женя.

— Я думала, он сюда примчится…

— У него жена и двое детей, так сказал Каирбек…

И всё же, Иван Петрович отомстил Валентине.

Утром, когда мы собирались на автостанцию, водитель председателя втащил в Валин номер огромный, просто неподъёмный арбуз и корзину винограда, а сам тут же уехал. Арбуз был действительно велик. И Валя наняла местного мотоциклиста, чтобы он довёз всё это добро до автостанции.

Благо, в Ставрополе её встретил муж на автомобиле.

К сожалению, у меня не сохранилось ни одной фотографии того времени, когда мы были молодыми. Но осталась надпись на одной из многочисленных книг Валентины Слядневой: «Малярову Владимиру Константиновичу с любовью и дружбой, и пожеланием долгих лет жизни на радость коллегам и близким. 1996.»

Песенная лирика В. И. Слядневой

Кравченко Юлия Николаевна,
студентка 1 курса филологического
факультета СКФУ, стипендиат
«Литературного фонда имени В. И. Слядневой»

 

Проблема интерпретации песенной лирики довольно сложна в ее решении: тот факт, что здесь в синтезе сосуществуют два вида искусства – музыкальное и словесно художественное, – предполагает разнообразные модели анализа, учитывающие как литературоведческие, так и искусствоведческие методики. Безусловно, истоки феномена песенной лирики можно отнести к устному народному творчеству. Однако, когда речь идет о поэзии отечественных авторов, формировавшихся в период 1950-х годов, следует учитывать и мощную песенную традицию, сложившуюся в советской массовой культуре. Известны поэты и композиторы (Исаковский, Лебедев-Кумач, Фатьянов и т. д.), создававшие свои произведения в песенных народных традициях, многие создавали своего рода стилизации. В этом плане показательна история со знаменитой песней «Ой, мороз, мороз, не морозь меня…». Десятилетиями она была известна как народная, пока искусствоведы не изучили историю ее создания и не назвали авторов этой песни.

В то время, когда будущей поэтессе было лет девять-десять и она уже потихоньку начинала складывать из слов рифмованные стихи, такого рода песенные стилизации активно транслировались по радио (речь идет о наиболее демократичном виде проводной трансляции – радиоточках, начинавших работать утром с 6.00 до позднего вечера 24.00). Конечно, довольно часто эти песни представляли собой агитки, не очень талантливые поэтические рефлексии колхозной жизни, но среди них были и очень талантливые, художественно точно передающие переживания простых деревенских девушек. Наверняка, художественное чутье начинающего стихотворца помогало выискать среди множества однодневок произведения подлинного искусства. Этот интерес к песенной лирике не угас со временем, а уже позже в 1970-е – 1980-е годы проявился в лирическомцикле о Ставрополье.

Современное литературоведение постепенно приходит к осознанию того, что песенный синтетический текст необходимо рассматривать в единстве составляющих его выразительных рядов (субтекстов). В настоящее время существует два крупных песенно-поэтических направления: авторская песня и поэзия русского рока. Цикл песен о Ставрополье Валентины Слядневой мы можем отнести к первому направлению. Важно отметить, что тексты песен Валентины Слядневой, это именно песни, а не стихотворения. Они могут существовать только в пропетом варианте. В прочитанном виде они теряют не только категорию художественности, но и дополнительные смыслы, которые придаёт только музыкальное сопровождение.

Материалом нашего исследования стала «Песня Ставропольская лирическая» из юбилейного цикла (автор музыки – ставропольский композитор К. Губин). Для начала нам нужно определить «степень синтетичности» данной песни. Известно, что Валентина Сляднева писала цикл песен о Ставрополье специально к 80-летию Ставропольского края. Отсюда мы можем говорить о смешанной модели песни, то есть о корреляции звучащего поэтического текста и музыки. В нашем случае эти два субтекста самоценны. И это мы должны учитывать при анализе самой песни.

Данный синтетический песенный текст состоит из субтекстов двух типов: аудиальных и визуальных. Визуальный представляет собой собственно текст В. И. Слядневой. Аудиальный – музыка К. Губина. Слова в песне имеют и музыкальную, и артикуляционную образность, это отчетливо выражено только в момент исполненияэтого текста. Данные невербальные образы лишь дополняют и усиливают общую эмоциональную-экспрессивную направленность текста – любовь к родному краю, земле, и природе.

Композиционная структура данной песни состоит из нескольких смысловых блоков, некоторые из них совпадают:

Мое Ставрополье! Цветы твои сроду не
вянут!

Прохладные росы в лугах выпадают к утру…

Над полем бескрайним, над травным
простором медвяным

Пурпурное платье зари парусит на ветру.

– Первый смысловой блок является вводной частью (куплетом): лирический герой обращается к родному краю, восхваляет цветы, луга, поля Ставрополья, то есть его природные компоненты, которые играют важнейшую роль в передаче образности родного уголка.

Серебристой ковылью помашет мне степь!

Всхлипнет курай…

Ты как песнь моя! Песнь эту мне петь,

Милый мой край!

– Блок второй совпадает с шестым, так как обозначает единое целостное ядро данного песенного текста (припев). Здесь мы видим сравнение между собственно «песней» и «милым краем». И то, и другое лирический герой запомнит на всю жизнь, будет «петь» в своем сердце всегда.

Тут в стежки – дорожки навек будет след мой
впечатан!

И в блеске ажурном поднялись кругом
купыри…

А жатва наступит – машины все мчатся и мчатся,

На склонах – отары, а ягод горстями бери!

 

Струны спелой пшеницы, терновник у круч

И птичий грай!

Ты в сумятице дней, словно солнечный луч,

Милый мой край!

 

Прохладные речки, сады к себе вновь
зазывают,

Меня отовсюду, к родному крыльцу тополя!

Мое Ставрополье, нигде тебя не забывают,

Поскольку никак невозможно забыть мне
тебя. –

Третий, четвертый и пятый блоки расширяют смысл природного компонента первого блока: автор описывает не только растительный мир («струны спелой пшеницы, терновник у круч», «сады», «тополя»), но и животный («на склонах – отары», «птичий грай»).

Но наиболее важен человеческий образ, который здесь описывается. Это тот образ, который навсегда оставит свой след на Ставропольской земле: «Тут в стежки – дорожки навек будет след мой впечатан!» – здесь мы не только можем увидеть лирического героя, но и самого автора. Более того, каждый слушатель песни и реципиент может увидеть себя в этом человеческом образе. Это позволяет нам говорить о включении каждого «индивидуального» опыта человека во всеобщее пространство бытия Ставропольской земли.

В заключении можно сказать, что современная песенная поэзия – это сложное неоднородное явление, ещё до конца не вырабатывавшее единой методики анализа песенных текстов. Но, песенная поэзия Валентины Слядневой отличается от всей массы других текстов. Она формирует мировоззрение, пропагандирует морально-нравственные ценности, и самое главное – воспитывает чувство патриотизма и любовь к Родине, в данном случае, любовь к родному краю, Ставрополью. Песенная поэзия Валентины Ивановны Слядневой актуальна и в сегодняшние дни.

Литература:

1. Гавриков В. А. Песенная поэзия: проблема художественности // Вестник ЧПГУ. Филология. Искусствоведение. Вып. 37. – Челябинск: Два комсомольца, 2009.
2. Гаспаров, М. Л. Снова тучи надомною…: методика анализа // Гаспаров, М. Л. Избранные труды. Т. II. О стихах. – М.: Яз. рус. культуры, 1997. – 178 с.
3. «45 параллель» [Электронный ресурс], алфавитный архив публикаций интернет журнала, стихи В. И. Слядневой, 2017.
4. Цвигун, Т. В. Логоцентрические тенденции русской рок-поэзии (к вопросу о референтности текста) // Русская рок-поэзия: текст и контекст : сб. науч. тр. – Тверь : Твер. гос. ун-т, 2002. – Вып. 6. – С. 104-114.

 

Музей имени Валентины Ивановны Слядневой

Ельникова Валентина Борисовна,

учитель истории МКОУ «СОШ №14»
имени В. И. Слядневой, с. Надежда

 

Общее желание школьников и педагогического коллектива МКОУ «СОШ №14» села Надежда Шпаковского района Ставропольского края привело к созданию школьного литературно-краеведческого музея имени Валентины Ивановны Слядневой. Эта замечательная поэтесса ХХ – нач. ХХI века оставила глубокий след в литературе Ставрополья и России. Обучаясь в нашей школе, Валентина Ивановна открыла в себе такие струнки души, которые позволили ей написать много литературных произведений, войти в состав писателей России и возглавить Союз писателей Ставропольского края.

Валентина Ивановна Сляднева родилась в 1941 году 22 декабря в селе Надежда Ставропольского края. Среднее образование получила в вечерней школе рабочей молодежи. Затем окончила историко-филологический факультет Ставропольского педагогического института. Выйдя замуж за военного лётчика, жила на Южном и Среднем Урале, в Заполярье, в Германии. Первую поэтическую книжку «Тропинка в солнце» она выпустила в 1970 году. За годы творчества в Ставрополе, Москве, Свердловске вышло более тринадцати поэтических книг Валентины Слядневой («Горицвет», «У подножья горы», «Перепелиная душа», «На юру», «Одолень-трава», «Полоска земли» и др.).

Песни, написанные на её стихи, наполнены любовью и удивительной нежностью к родной земле. Творчество Валентины Слядневой дважды отмечалось премией Губернатора Ставропольского края. В разные годы она была удостоена литературной премии имени Андрея Губина, премии в области музыкального искусства имени Василия Сафонова (за цикл песен о Ставрополье), премии имени Героя Советского Союза Александра Соколова в области литературы.

Творчество никогда не мешало Валентине Ивановне вести активную общественную деятельность. В 2003 году Валентина Сляднева возглавила Ставропольское региональное отделение Союза писателей России. В течение двенадцати лет Валентина Ивановна руководила краевым отделением Всероссийской общественной организации писателей «Литературный фонд России». Валентина Ивановна Сляднева всегда была там, где кипит жизнь и творчество.

Предлагая школьникам создать литературно-краеведческий музей, мы рассчитывали на интерес детей к поэзии, привлечение к чтению, на расширение их кругозора. Два года мы собирали материал, изучали произведения поэтессы, писали исследовательские работы и в 2015 году музей был открыт. Директор школы Табат Ирина Юрьевна определила местонахождение и профиль музея. Осуществить этот проект помогли Шматко Лариса Ивановна, председатель литературного фонда имени В. И. Слядневой и Лычагин Владимир Маркович, исполнительный директор этого фонда.

Материалы, поступившие в музей, были тщательно изучены и обработаны. Актив музея бережно отнесся к деятельности поэта и этапам её жизненного пути в определённое для нашей страны время.

По мере роста интереса учащихся к работе литературно-краеведческого музея укрепляется их связь с окружающей жизнью, новые знания о литературе и искусстве расширяют культурный кругозор, что в конечном итоге положительно влияет на развитие личности подростков. Желание изучать творчество Валентины Ивановны Слядневой настолько вошло в ритм школы, что ни одно мероприятие не обходится без посещения музея, за три года работы его посетилоболее тысячи учащихся и учителей Шпаковского района.

Музей служит подспорьем для развития и изучения культуры родного края и села Надежда. Экспозиционное пространство включает в себя стенды, витрины, портреты поэтессы. Они являются основой музейной деятельности, где создается атмосфера для духовно-нравственного, патриотического и гражданского воспитания детей, а такжедля комфортного общения. Задачи музея – расширить и углубить знания детей о поэтах родного края, приобщить их к исследовательской деятельности, самостоятельному получению знаний, развитию познавательных компетенций, воспитанию интереса к искусству слова. Овладение основами музейного дела, знакомство со спецификой различных профессий в процессе краеведческих изысканий оказывают определенное влияние на профессиональную ориентацию учащихся.

Результатом деятельности музея является повышение интеллектуальной, творческой, социальной активности школьников, а также улучшение эмоционально-психологического климата в школьном коллективе. Растет число победителей в конкурсах, смотрах, связанных с профилем музея.

Большое место в работе школьного музея отводится экскурсиям. Экскурсоводы делятся на группы по три человека. В группе работают учащиеся одного класса, в случае необходимости они могут заменить друг друга. Каждый экскурсовод знает несколько экскурсий. Лучшими экскурсоводами в музее являются: Маслова Ангелина, Надеина Анастасия, Константинова Виктория, Налбандян Милена.

Школьный музей дает возможность учащимся попробовать свои силы в разных видах научной и общественной деятельности, приобретении практических навыков. Кроме того, ученики получают опыт исследовательской деятельности: выбор и формирование темы исследования, историографический анализ темы, поиск и сбор источников, их сопоставление, формулирование гипотез, идей, их проверка, оформление выводов исследования;определение аналитического подхода к решению многих жизненных проблем. Учащимися было написано несколько исследовательских работ:

• «Анализ сборника Валентины Слядневой «Одолень-трава» (А. Надеина);
• «Природа родного края и России в стихах В. И. Слядневой» (А. Надеина);
• «Тема хлеба в произведениях Валентины Слядневой» (А. Маслова);
• «Гражданская позиция Валентины Слядневой» (А. Щепетьева).

Жизнь школьного музея – постоянное движение вперёд. В перечне традиционных дел:создание новых экспозиций и оформление временных выставок, музейные праздники, работа поискового отряда и совета музея, что позволяет поддерживать у детей постоянный интерес к творчеству поэта.

Активными посетителями музея являются учащиеся начальных классов, его экспозиции помогают им углубить знания об истории своего села.

Руководитель музея и учащиеся литературно-краеведческого кружка «Активисты» являются активными участниками всех школьных мероприятий. На базе школы проходят районные игры и конференции, для педагогов и учащихся школ района экскурсоводами нашего музея подготовлены тематические экскурсии. Для учащихся нашей школы составлен график посещения музея.

Мы уверены, что музей как культурный центр школы поможет всем его посетителям пополнить свои знания о литературной жизни Ставрополья, творчестве поэтов и писателей, истории родного края.

Мои однокровники, где вы, ау

История фамилии Слядневых, живущих в с. Надежда

 

Надеина Анастасия,

учащаяся 10 класса МКОУ «СОШ №14»

имени В. И. Слядневой, с. Надежда

 

«История предков всегда любопытна для того, кто достоин иметь Отечество»

Н. М. Карамзин

 

Ставропольский край один из самобытных и уникальных регионов нашей страны. Здесь проживают люди разных фамилий. Наши современники могут гордиться теми, кто прославлял Ставрополье своими делами. Представители династии Валентины Ивановны Слядневой также оставили глубокий след в истории края.

Фамилия Сляднев берет свое начало в Московском государстве. В 1645-1700 годах началось заселение так называемых Диких земель. Там строили крепости и заселяли их служилыми людьми, которые держали оборону границы и занимались освоением этих земель. В числе этих переселенцев-служилых и оказались Слядневы. После заселения Северного Кавказа началось строительство крепостей Азово-Моздокской линии наСтаврополье. В 1784 году первый Сляднев и переселился под Ставрополь. Он стал одним из основателей села Надежда. Одновременно шло заселение и некоторых мест Малороссии (Украины), Казахстана, Сибири, Дальнего Востока. В настоящее время большое количество Слядневых живет в Белгородской области, на Украине, Ставропольском крае и Казахстане.

Представители этой фамилии могут гордиться своими предками, сведения о которых содержатся в различных документах, подтверждающих след, оставленный ими в истории России. Фамилия Сляднев происходит из центральных областей древнерусского государства и входит в число старинных русских фамилий, первые упоминания о которых относятся к XVI веку. Конечно, в настоящее время представители этой фамилии могут жить и в других исторических областях.

В истории становления и развития села Надежда много не до конца выясненных вопросов, которые еще ждут своих исследований и исследователей. Меня же заинтересовал вопрос о происхождении фамилии Слядневых, проживающих в селе Надежда. Это исследование открывает забытые страницы жизни и культуры наших предков и может поведать много любопытного о далеком прошлом и настоящем, поможет подойти ближе к пониманию истории нашего села.

Корни этой фамилии берут начало от основания села Надежда. Новизна работы заключается в том, что впервые исследуется русский этнос на примере фамилии Сляднев в составе села Надежда. Богатый материал дает газета «Коммунистический маяк» за 1980 год. Николай Копнин поместил в ней ряд очерков под названием «Село из легенды», где подробно описывает жизнь села с его основания. Автор изучил архивные данные XIX века (Губернские ведомости, 1815 г.) и добавил собственные исследования. В газете упоминаются фамилии первых переселенцев, среди которых и фамилия Никиты Сляднева: «Руководили переселением однодворцы Василий Бородин, Никита Сляднев, Федор Парахин и Никита Овсянников» [1, с. 4].

Многое о культуре и быте православных крестьян удалось узнать из книги «Ставропольские крестьяне» Невской Т. А. Она представляет свое образную культуру и быт ставропольских крестьян в начале ХХ века [2].

Фамилия Сляднев принадлежит к древнему типу исконно русских фамилий, образованных от мирского имени родоначальника. В старину на Руси каждый человек имел два имени. К имени, полученному ребенком при крещении, добавлялось второе, называемое мирским или нецерковным: Заяц, Бык, Муха, Осока, Телега и т.д. Все они, как правило, не отражали каких-либо качеств их носителя, а были обычными именами, обособленными от своего первоначального значения. Наличие второго имени – своеобразная дань древней славянской традиции – двуименности, требовавшей сокрытия основного, главного, имени и употребления в быту другого, «ненастоящего» с целью защиты человека от «нечисти» и «злых сил», которые не должны были узнать его истинного имени.

Существовал даже обычай давать ребенку имя как можно быстрее, то есть сразу же после его рождения: чтобы «запутать» злые силы. Для этого, вкачестве имени, часто выбирались название первого увиденного предмета.

Существовало и мирское имя Слядень (в древнерусском ослядь, оследь – брус, толстая жердь, бревно, а словом «слядина» называли молодой лес).

По старинной традиции детей нередко крестили одинаковыми церковными именами, в кругу же семьи называли их «родственниками», но разными именами мирскими, например: Слядень и Дубина, Коромысло и Топор, Крик и Зык, Томило и Истома и т.д. Но не исключено, что в основе этого имени первоначально лежало прозвище. Сляднем могли прозвать крепкого, могучего человека.

Мирские имена существовали на Руси до окончательного их запрещения церковью в конце XVII века. Так, в древней грамоте 1498 года упоминается Иван Слядень, крестьянин из Новгорода. Неудивительно, что и фамильное прозвище потомков часто записывалось не от крестильного, а от более привычного и понятного мирского имени родоначальника. Например, в старинных документах записаны: Никита Слядень, 1500 г., Звенигород; Нечайко Сляднев, 1577 г., Коломна; Яков Сляднев крестьянин, 1590 г., Калужский уезд.

В списках «Русского служилого дворянства второй половины XVIII века» (1764-1795 гг.) записан Сляднев Карп Иванович. А учитывая тот факт, что уже в начале XVIII века мирские имена фактически вышли из употребления, можно предполагать, что история фамилии каждой семьи Слядневых насчитывает не менее трех столетий. Тем важнее и интереснее для потомков сохранить память о происхождении их фамилии.

О былой популярности имени Слядень говорит, например, такой факт: по данным за 2000-й год, только в Москве проживает более 20 семей Слядневых. Об этом же напоминают населенные пункты, носящие названия Сляднево (Калужская, Московская и Нижегородская обл.): известно, что многие села и городки в старину получали название по имени их владельца или основателя.

С течением времени именование Сляднев стало общесемейным и было официально зарегистрировано в качестве фамильного имени. Принятие семьей личного прозвания предка в качестве своей фамилии означает, что родоначальник Слядневых был большим авторитетом для домочадцев, а также известным и уважаемым человеком в родном поселении.

Поскольку процесс формирования фамилий был достаточно длительным, в настоящий момент о точном месте и времени возникновения родового имени Сляднева говорить сложно. Однако, с уверенностью можно утверждать, что оно относится к числу старейших прозваний и отражает в себе древние верования и традиции именования людей.

Еще одна версия рассказывает о том, что фамилия Сляднев образована от прозвища Слядень, которое восходит к белорусскому слову «сляд» – «след», т.е. отпечаток ноги или лапы на какой-либо поверхности. Таким образом, прозвищное имя Слядень мог получить и человек, занимавшийся розыском, и хороший охотник – следопыт. По другой версии, в основе прозвища Следень лежит второе значение слова «сляд» – «нужно, необходимо, стоит». В таком случае, Сляднем могли прозвать человека слова, который всегда выполнял свои обязательства. И на этой версии мы можем остановиться, так как поэтесса Валентина Ивановна Сляднева подтверждает данную версию. Как никто другой она действительнооправдывает свою фамилию. Она человек слова.

Валентина Ивановна Сляднева в статье «Водопады памяти» пишет:

«Из-под Тулы, из-под Курска ехали россияне на Кавказ по указу императрицы, спасаясь от безземелья. Выдавались кой-какие деньги, но трагичен был переезд этот. Лошади падали, люди впрягались и тоже падали. И чаще всего бросали все, что могло бы помочь им обжиться на новых местах…

Люди, которых я хорошо знала, были героями того времени, трудились до ночи в доме, в поле. На фермах. Надо подниматься из разрухи… Красивый-то дедовский дом, построенный им вместе с сыновьями из камня, накорчеванного «в горе», забрала еще в двадцатые годы новая власть под контору. Осталась заросшая травой горка золы, заросли сирени, да полуразрушенная печка с трубой долго еще «красовалась» во дворе. И почти весь наш род и по отцовской, и по материнской линии вымер от голода в тридцать третьем году. Ивана Михайловича Сляднева, моего будущего отца, спас случай. Пелагея Мироновна, моя мать выходила отца, отпаивая наваристой жижей из конины» [3, с. 229].

Были в роду и служители церкви. И царю служили казаки. Семья у Валентины Ивановны была большая. Жила она в окружении трех братьев и старшей сестры. Мать, Пелагея Мироновна, всю жизнь была занята крестьянским трудом и заботами о своей семье. Сельским тружеником был и отец Иван Михайлович Сляднев. В Великую Отечественную войну на фронте потерял он правую руку.

«Мои однокровники, где вы, ау…», – так называется глава в сборнике Валентины Слядневой «Одолень-трава». Она посвящена ее родным и близким. В этой главе восемьдесят семь стихотворений. Одну из глав в этом сборнике Валентина Ивановна посвятила своим детям: сыну и дочери. Читая ее стихи, убеждаешься, что родной очаг любят не за богатство, а за душевную щедрость людей, живущих в нем. Именно люди, близкие и родные для нас, умело, терпеливо и мудро поддерживают огонь в Родном очаге.

Валентина Ивановна пишет: «Я впитала все краски и запахи земли и счастлива потому, что у меня своя тема – тема земли, тема близких к ней людей».

Мои однокровники, где вы, ау? –

Я вас к очагу дорогому зову… [3, с. 60]

Много стихотворений посвящено маме – Пелагее Мироновне. Валентина Ивановна пишет так: «Пелагея Мироновна, мама, крестьянка от Бога!» В стихах она передает душевную красоту этой женщины, ее трудолюбие. Мать заботилась о детях, воспитывала, кормила, учила. Она подарила жизнь.

Сколько сотворила ты добра!

Сколько ты придумала придумок,

Чтоб у Витьки, Вовки и Петра

Хлеб лежал на дне холщовых сумок [4, с. 382]

Образ матери сопровождает Валентину Ивановну на всем ее жизненном пути. Она помогает, она оберегает, она жалеет.

Мама жалела меня, говоря:

– Время не тратила б, дочка, ты зря!

Кажется много его, а гляди –

Все у меня уж давно позади! [4, с. 385].

Мама здесь выступает как мудрый собеседник. А мудрость приобретают благодаря жизненному опыту, общению. Каждой женщине-матери понятны такие строки: «…Хватит, дочка! Не сиди ты на сыром. Слышу глуховатый голос под бугром». От доброго человеческого сердца исходят эти слова. Не каждый человек может похвалиться такими близкими и доверительными отношениями между двумя поколениями.

И мать встречает меня с улыбкой:

Видать, прощает мои ошибки [4, с. 387]

Не меньше душевных слов написано отцу – Ивану Михайловичу. Живет он без руки, но в праведном труде, светлом образе и правдивом слове. С отцом связано представление о роде и родной земле.

У отца с войны руки не стало.

Не стало правой, а она ловчей…

Он левой пилит, режет хлеб и сало,

И ладно печь кладет из кирпичей [4, с. 390]

Стихи об отце точно передают его быт, его жизненные идеалы его отношение к труду.

Отец бросал зерно и ждал, и ждал

Дождя и ясной солнечной погоды,

И улыбался он, когда видал,

Как в поле дружно зеленеют всходы.

Читая стихи, можно проследить его жизненный путь от молодости и до преклонного возраста. Родной отец – глава семьи, кормилец и добытчик, праведный судья, заступник перед людьми. Отец оставил после себя добрую память, а добрую память может оставить только человек, который богат душой, который полон добродетелей. А доброе рождается только из доброго. И доброе, мудрое слово, нашедшее отклик в сердце, не умирает, а живет в памяти. Такое слово – очень дорогая милость.

Вроде некому и хаять,

Жил по совести всегда…

Мой отец стоит вздыхает,

Перед ним его года [4, с. 396]

Глубокий след в душе Валентины Ивановны оставили родители матери. Дедушке и бабушке посвящено много строк.

Улыбалась бабка Доня,

Подливала деду щец,

И оглаживал ладонью

Дед мой новый поставец… [4, с. 405]

Гордость за деда видна в строках стихотворенья «Моему дедушке». Он был человек волевой, гордый, сильный, многое умел.

…Он молился испокон

Свету белому и дереву,

Чтил и предков и закон,

Кожи мял и лен – для верьева [4, с. 406]

Старшее поколение дает своим детям и внукам основы воспитания, отношение к другим людям, объясняет, что такое добро и зло – прививает те ценности, которые никогда не устареют. Дети впитывают атмосферу жизни семьи, ее уклад, стиль. Так и в семье Слядневых все хорошее передавалось из поколения в поколение.

Много стихотворений посвящено сестре Марии и братьям: «Брату Виктору», «Моему брату Петру Ивановичу», «Брату Володе» и др.

Сестра идет, к столу садится –

Оттаял голос и окреп…

Я знаю, как она гордится,

Что зарабатывает хлеб.

Старшая сестра Валентины Ивановны работала простой дояркой. Однако из стихотворения становится ясно и понятно, как ценился этот труд среди сельчан.

Ей – и носочки из поярков,

И магазинное пальто…

Моя сестра давно доярка.

А я пока еще никто [4, с. 409]

Валентина Сляднева реализовала себя не только в литературе. Она была мудрая мать и бабушка. Она признавалась: «Я никогда не чувствовала себя одинокой». Сын Сергей Иванович и дочь Лариса Ивановна – успешные состоявшиеся люди.

В стихах Валентины Ивановны можно увидеть, как росли ее дети и как дороги они ей:

Эти радужные сказки!

Эта жизни полоса!

Мой ребенок из коляски

Видит рощу, небеса [4, с. 422]

Творческие люди с особой чувствительностью создают удивительные по силе произведения о детях. Стихи о детях у Валентины Ивановны такие разные: нежные, трепетные, полные щемящей тоски, наполненные жизненной силой.

Мой сын, ты вырос! Это так.

С тобой сержант – на «Вы».

Зачем стесняешься, чудак,

Ты бритой головы? [4, с. 431]

Для родителей дети – самое большое богатство. Валентина Ивановна как настоящая мать беспокоится о своем сыне, волнуется за его жизнь и судьбу.

Кровиночка моя, ребенок мой,

Я на тебя гляжу не сверху – снизу.

Вновь в паспорте твоем открыта виза.

Не скоро ждать тебя теперь домой.

Кровиночка моя, ребенок мой [4, с. 431]

И свою дочь Валентина Ивановна любит всем сердцем.

Четыре года дочери моей….

Она за мною ходит, словно тень,

Мы с нею пишем палочки, крючочки… [4, с. 440]

В детях отражается нравственная чистота матери и отца.

***

«Обыкновенная моя судьба, похожая на тысячи других, была главной моей темой. И я эту тему не отрываю от судеб своих земляков, от судеб моих подруг, офицерских жен, от коллег учителей…» [3, с. 231]

В стихах нашей поэтессы родными друг другу становятся не только люди кровного родства, но все рожденные на одной земле, поскольку их сближает общность судеб, чаще всего нелегких, нередко трагичных, так как им пришлось всем вместе пережить испытание холодом и голодом, изнурительным трудом.

 

Литература:

1. Копнин, Н. Село из легенды // Коммунистический маяк. – 1980.
2. Невская, Т. А. Ставропольские крестьяне. – Кинт, 1994.
3. Судьба в поэзии [Валентина Ивановна Сляднева]: биобиблиогр. указ. – Ставрополь, 2015.
4. Сляднева В. И. Одолень-трава: сб. стихотворений. – М.: Литературный фонд России, 1999.

 

Фразеология в рассказах В. И. Слядневой

Медведев Владислав,
ученик 8 класса МКОУ «СОШ №18»,
х. Демино

 

Валентина Сляднева – автор тринадцати книг, выходивших в Ставрополе, в Москве, в Свердловске. В ее творчестве главный герой обладает характерной чертой – это особенное восприятие мира, удивление перед его красотой и многообразием. В произведениях Валентины Ивановны отражены народные традиции, ярко представлена народная речь.

При чтении рассказов Слядневой невольно обращаешь внимание на средства выразительности языка, которые использует автор. Среди них – фразеологизмы.

Фразеологизм – устойчивое, неделимое сочетание слов, целостное по значению словосочетание, употребляемое в переносном смысле, которое можно заменить одним словом. В разговорной и письменной речи мы употребляем устойчивые сочетания, клише и фразеологизмы, даже не задумываясь об их значении, их этимологии, то есть происхождении.

Следует обратить внимание на то, что в отличие от языковой лексики, которая почти не изменяется, сохраняет в себе устарелые слова, архаические формы и синтаксические конструкции. Писатели также используют фразеологизмы в своих текстах, иногда изменяя их значение, их компоненты, то меняя их местами, то заменяя один из них.

В этой работе осуществлен анализ фразеологических оборотов в творчестве В. И. Слядневой. На примере рассказа «Однопалый» рассмотрим фразеологизмы, их классификацию, их источники.

Фразеологизмы – это крылатые выражения, не имеющие автора. Они прочно вошли в наш язык, и воспринимаются как естественный элемент речи, идущий от народа, из глубины веков. В. И. Сляднева изображает конкретные жизненные явления. Речь персонажей, усыпанная фразеологизмами, служит ярким примером народного красноречия.

Толкование фразеологизмов осуществляется путем развернутого описания их смысла, значения. При такой классификации все фразеологические обороты делятся на несколько разрядов:

• Глагольные – толкование слова дается с помощью глагольно-именных словосочетаний, например, молоть языком. То есть говорить много и глупо – (Стефантий помыл лицо, решив не продолжать разговора. Чего зря языком молоть?) [с.30]. Или беречь пуще глаз, то есть очень.
• Субстантивные – с помощью именных сочетаний – здоровые (рациональные) зерна – доля истины, здравая мысль, разумная идея. (Стали западать изречения мужа, которые были в основном религиозного характера. Стала она видеть в них здоровые зерна.) [с.41].
• Наречные – посредством наречных словосочетаний, например, ни холодно, ни жарко – совершенно безразлично («Самой Палаге от ее красоты не холодно, и не жарко…») [с. 43]; горит в руках – любое дело легко выполняется. (Была не только острой на язык, но и быстрой на любое дело. В руках у нее все горело.) [с.31].
• Адъективные – с помощью определительных словосочетаний – крохты (крошки) во рту не было, то есть голодные.
• Глагольно-именные – выражены описательным глагольно-именным оборотом, представляющим собой предложение с неопределенным местоимением. Например, остаться с носом кому-либо (Палаге) остаться без того, на что надеялся.

Учитывая значение фразеологических единиц и компонентов, из которых они состоят, ученые выделяют четыре группы: фразеологические сращения, единства, сочетания и выражения. В рассказе «Однопалый» Валентина Ивановна Сляднева использовала фразеологические единицы первой и второй группы, которые представляют неделимые обороты. По своему значению они равны слову или словосочетанию.

Во фразеологических сращениях наблюдается соединение устаревших, и поэтому иногда непонятных слов, например, провалиться в тартарары (синоним – бесследно), означает пожелание совсем исчезнуть [с. 43].

Второй случай – это когда отсутствует в данном сочетании синтаксическая связь между компонентами, например, будь ты хоть семи пядей во лбу, то есть отличающийся от других умом, мудростью, обладающий выдающимися способностями [с. 34].

Также следует обратить внимание на то, что фразеологические сращения обязательно характеризуются смысловой и иногда синтаксической неделимостью.

Фразеологические единства – это неделимые по значению фразеологические словосочетания, общий смысл которых можно объяснить с помощью значений входящих в них слов. Например, дать маху – сделать промах, молоть языком – болтать много и глупо, след простыл – исчез, сквозь землю провалиться – исчезнуть, море по колено – все равно, меж двух огней – в трудном положении, сам не свой – сильно взволнован, расстроен, бережет пуще глаза – очень беречь кого-либо или что-либо, сматывать удочки – поспешно, торопливо уходить, приходила в себя – успокаивалась.

Фразеологические единства являются целостными и неделимыми, но иногда части могут отделяться друг от друга вставками других слов, например, пускать кровь людям.

В рассказе есть случаи неточного совпадения фразеологизма с выражением, представленным во фразеологическом словаре. Например, в словаре – челюсть отвалилась – то есть речь идет о состоянии человека, на лице которого возникло сильное изумление по какому-то поводу. А в рассказе это звучит так: «…попадались и такие, что не давали ей рта раскрыть, да еще и такое словечко ввернут, что Палаге и не снилось. У нее отвисала челюсть» [с. 31].

Делать именно то, что необходимо в данном случае – в словарной статье – попадать в самую точку, а в рассказе есть неточное совпадение. Пример предложения: «Вечерний звон», который – вот уж где попало прямо в точку! – наводил много дум о судьбоносных ветрах времени».

Еще один пример: вырвать из сердца – экспрессивное. – решительно забывать кого-либо, что-либо. («У людей свой расклад: если хватило сил выкинуть из сердца – значит, допек» – в значении стараться забыть оставлять мысль о ком-либо.) [с. 57].

Доля истины; здравая мысль, разумная идея – такое пояснение имеет в словарной статье фразеологический оборот рациональное зерно, в рассказе он звучит по-иному: («…стали западать изречения мужа, которые были в основном религиозного характера. Стала она видеть в них здоровые зерна…») [с. 41].

Основу фразеологического фонда составляют исконные фразеологизмы. Их происхождение связано с различными источниками: это говоры, просторечие, различные жанры устного народного творчества (фольклор), также связано с разным временем.

С учетом происхождения фразеологизмов выделяют несколько групп:

– исконно русские фразеологизмы (их большинство в языке). Они возникли в результате метафорического переосмысления свободных словосочетаний, то есть основаны на скрытом сравнении:

– везти свой воз – в одиночку выполнять тяжелую работу. («Через годы узнал Григорий о мучениях своего брата за кордоном и перестал себя казнить за то, что не уехал. «Николаша везет свой воз с трудом. И ни богатства, ни чести»). Здесь «за кордоном жизнь в чужой стране». Воз, синоним – жизнь [с. 35].

– след простыл – о том, кто полностью исчез, бесследно пропал. («Какие теперь сыновья. Вылетели из гнезда, и след простыл».) [с. 32].

– есть пример фразеологизма, заимствованного из старославянского языка как зеницу ока – очень, предельно (беречь кого-либо или что-либо) – («…снасть свою Стефаний бережет пуще глаза») [с. 51].

На роль влияния времени при образовании фразеологизма указывает следующий пример: сменить пластинку – просторечное, ироническая просьба переменить тему разговора, заговорить о чём-либо другом, прекратить докучный или неприятный разговор. («Не заводи только речь про Федора, мне эта пластинка надоела») [с. 37].

По степени эмоциональной окрашенностифразеология делится на две группы: нейтральная и эмоционально (экспрессивно) окрашенная.

В рассказе широко представлена вторая группа фразеологизмов. Яркая разговорная речь передает различные чувства, отношения, состояния героев рассказа:

• след простыл – о сыне, выражается сожаление и ирония матери;
• сквозь землю провалиться – спрятаться матери от соседей от стыда за поведение сына;
• провалиться в тартарары – пожелание людям, которые обижают других, исчезнуть куда-нибудь быстро и бесследно;
• отвисла челюсть – передать удивление Палаги;
• сматывать удочки – спасаться рыбе от опасности;
• ни жарко, ни холодно – речь идет о состоянии безразличия;
• горит в руках – восхищение женщиной, ее умением все выполнять быстро.

В. И. Сляднева жила в атмосфере народной жизни, поэтому точно изображает мир своих героев. В ее рассказах глубоко и правдиво раскрываются особенности характера русского человека. В речи ее героев отражается не только личность, но и среда, сформировавшая этот характер и его речевое поведение. Язык героев очень эмоциональный, со множеством интонаций, оттенков, это живой язык жителей села, который помогает читателю ощутить дух деревенских жителей, представить местный колорит.

 

Литература:

Все цитаты приводятся по изданию: Сляднева В. Однопалый: рассказ // Перепелиная душа. – Ставрополь: Кавказская библиотека, 1996.

Литфонд в культурной панораме

Лычагин Владимир Маркович,
исполнительный директор
Литературного фонда
имени В. И. Слядневой

 

Прошедший 2018 год был в нашей стране и крае волонтерским, согласно Указа Президента РФ, и юбилейным (писателей И. С. Тургенева, А. И. Солжени­цына). Это определило направленность многих мероприятий Литературного фонда имени Валентины Ивановны Слядневой, который действовал согласно своего плану работы, но с учетом общей направленности событий культурной и литературной жизни России и края. Работа правления Литфонда имени В. И. Слядневой проходила по сложившимся четырем программным направлениям деятельности:

• мемориальному,
• издательскому и формированию книжных фондов библиотек края,
• благотворительному партнерству,
• социальному.

Основные задачи мемориальной программы Литфонда – увековечение памяти известного российского поэта В. И. Слядневой и популяризация ее творческого наследия. В этом году они были направлены на установку уже отлитого бронзового бюста поэта, и завершение выпуска пятитомного собрания ее сочинений. До конца года эту работу, по разным причинам, не удалось закончить, и она перейдет на будущий год. Велась большая подготовительная работа по открытию Артцентра имени В. И. Слядневой «Надежда» в Ставрополе. В полном объеме функционировал сайт Литфонда имени В. И. Слядневой по всем его рубрикам, которые позволяют узнать посетителям сайта о всех направлениях деятельности правления по увековечению памяти поэта, различных культурных акциях, в которых Литфонд принимал участие. Велась постоянная информационная работа о его деятельности в социальных сетях интернета, пополнялась страница поэта в Википедии.

В литературных музеях Северо-Кавказского федерального университета, средних общеобразовательных школах № 13 и № 14 села Надежда, в Ставропольской краевой библиотеке для молодежи имени В. И. Слядневой регулярно обновлялись выставочные экспозиции.

В целях популяризации наследия поэта В. И. Слядне­вой были подготовлены публикации прозы в газете «Литературная Россия» с обстоятельной вступительной статьей профессора СКФУ В. М. Головко. В нескольких краевых радиопередачах прозвучали архивные записи стихов и песен поэта в исполнении артистов театров края. Были опубликованы большие статьи о жизни и творчестве поэта и подборки стихов в газете «Ставропольская правда» и чеченском литературном журнале «Нана» (Мать). Звучали песни В. И. Слядневой о крае и городе Ставрополе на праздновании Дней края и города в трансляции на площади Ленина, Крепостной горе и в парках Победы и Центральном. Театр Литературного центра показывал спектакль по произведениям поэта в школах города и края.

Совместно со Ставропольской краевой библиотекой для слепых и слабовидящих имени В. Маяковского и артистами Ставропольского краевого академического театра имени М. Ю. Лермонтова была подготовлена аудиокнига «Перепелиная душа» по всей прозе поэта, общим объемом звучания двенадцать часов. Благотворительный тираж аудиокниги был распределен по всем государственным и муниципальным библиотекам края. Электронная версия книги выложена в интернете.

Свой вклад Литфонд имени В. И. Слядневой внес в Год волонтера в России, оказывая помощь в показе по краю и в Ставрополе спектаклей домашнего театра М. Д. Литвинова из села Старомарьевского Грачевского района, лауреата Литературной премии имени В. И. Слядневой, инвалида-колясочника, а также помощи в съемке фильма киносъемочной группе из Москвы о жизни и творчестве этого талантливого актера и режиссера.

Накануне юбилейных торжеств, посвященных 100-летию со дня рождения А. И. Солженицына, совместно со Ставропольской краевой универсальной научной библиотекой имени М. Ю. Лермонтова и Кисловодской городской муниципальной библиотекой имени А. И. Солженицына был подготовлен и издан большой библиографический указатель о жизни и творчестве писателя-юбиляра. Он был презентован на международной литературной конференции памяти А. И. Солженицына в Кисловодске, где получил высокую оценку. Электронная версия указателя выложена в сети интернет. Правление Литературного фонда имени В. И. Слядневой приняло активное участие в организации юбилейных мероприятий, посвященных 200-летию со дня рождения И. С. Тургенева: член правления В. М. Головко, доктор филологических наук, профессор СКФУ стал автором музейной экспозиции «И. С. Тургенев в пространстве культуры Ставрополья «. Членами правления была оказана организационная и методическая помощь в показе мировой онлайн-премьеры московского спектакля «Тургенев. Сегодня.» и в обсуждении его со зрителями.

В Ставропольской краевой универсальной научной библиотеке имени М. Ю. Лермонтова совместно с СКФУ и членами правления Литфонда имени В. И. Слядневой В. М. Головко и В. М. Лычагиным была организована и проведена всероссийская конференция, посвященная 165-летию писателя и просветителя Я. Абрамова.

Продолжилась в этом году и социальная работа: были присуждены именные стипендии двум молодым авторам и двум студентам-филологам, Литературные премии имени В. И. Слядневой известным ставропольским писателям. Была оказана помощь в ремонте библиотеки и обновлении мебели СОШ № 14 имени В. И. Слядневой и храма иконы Божией Матери в селе Надежда.

Оказывалась материальная помощь больным писателям и писателям-юбилярам. Литературный фонд имени В. И. Слядневой принял участие в юбилейных мероприятиях, посвященных 40-летию Ставропольской краевой библиотеки для молодежи имени В. И. Слядневой и в проведении краевого конкурса молодых библиотекарей, который проводила молодежная библиотека.

Ежегодный краевой конкурс чтецов по произведениям В. И. Слядневой, который прошел в ноябре месяце в краевой библиотеке для молодежи имени В. И. Слядневой, собрал 112 заявок на участие в нем. По итогам первого тура ко второму было допущено 76 юных чтецов из городов и сел края. В их исполнении звучали стихи и проза поэта. Оценивало творчество юных чтецов авторитетное жюри, в составе которого были актеры академического театра драмы имени М. Ю. Лермонтова. Участники конкурса были награждены дипломами, почетными грамотами, а лауреаты – денежными премиями.

Особенными оказались в этом году четвертые школьные Слядневские чтения Шпаковского района. В них приняло участи 182 школьника из всех школ Шпаковского района в пяти номинациях – от рефератов до буктрейлеров. Организовали открытые школьные Слядневские чтения в этом году средняя школа № 18 села Демино совместно с Литфондом. Организаторами было сделано все, чтобы дети содержательно и познавательно общались, соревновались в творчестве и были по достоинству награждены денежными премиями, подарками, почетными грамотами и дипломами.

Пятые традиционные Слядневские чтения, которые готовят и проводят Ставропольская краевая библиотека для молодежи имени В. И. Слядневой и Литературный фонд, проводились, как всегда, в день рождения поэта. В начале чтений был показан интересный буктрейлер по стихотворению поэта, звучали стихи и проза, научные доклады, которые будут опубликованы в сборнике в начале 2019 года. На чтениях выступили лауреаты краевого конкурса чтецов по произведениям В. И. Слядневой, вручены сертификаты стипендиатов четырем начинающим авторам и студентам-филологам, вручены дипломы лауреатов Литературной премии имени В. И. Слядневой писателям В. К. Малярову и В. Н. Кустову. Звучали песни на стихи поэта, выступали писатели Ставрополья.

Насыщенной конкретными исполненными проектами оказалась в этом году издательская программа и по формированию фондов библиотек края. Были изданы за счет Литфонда подготовленные СКБМ имени В. И. Слядневой два библиографических сборника, посвященных творчеству писателей-юбиляров Ставрополья Е. П. Полумиско­вой и А. В. Халимоновой-Мельник. Увидел свет сборник статей четвертых Слядневских чтений 2017 года, традиционный календарь, посвященный творчеству поэта В. И. Слядневой. Все эти книги поступили на благотворительной основе в государственные, муниципальные и школьные библиотеки края.

Члены правления Литфонда участвовали в крупных культурных акциях, проводимых министерством культуры и министерством природных ресурсов и охраны окружающей среды Ставропольского края, Ставропольской и Невинномысской епархией, Северо-Кавказским федеральным университетом и другими вузами края, творческими союзами художников, театральных деятелей, дизайнеров, композиторов и другими.

Из года в год некоммерческий фонд «Литературный фонд имени В. И. Слядневой» планирует свою работу, участвуя в общекультурном процессе Ставрополья, исходя из конкретных реалий этого процесса и, тем самым, выполняет свою уставную миссию.

«Вселенная» Якова Васильевича Абрамова.

Монахов Александр,
студент 2 курса филологического
факультета СКФУ

 

Современные реалии жизни диктуют филологической науке все новые междисциплинарные связи в литературном процессе и в общем культурном коде «русского мира».

Фигура Якова Васильевича Абрамова – ставропольского общественного деятеля, мыслителя, прозаика, публициста-просветителя, литературного критика последних десятилетий XIX – начала XX века является возвращенной в историю российской культуры, литературы и публицистики. Его деятельность потеряла значимость из-за приверженности к теории «малых дел», которая была под идеологическим запретом в советское время.

Развитие человеческой мысли пытается объяснить мир вокруг себя и утвердить место человека во вселенной. Дивный библейский момент, когда Бог сотворил Адама, даровал людям жизнь и цель. Момент, который изобразил Микеланджело в композиции Сикстинской капеллы. Момент, в котором сокрыто нечто глубже – важная часть литературоведческой теории – метафора. Потребовалось много лет, чтобы кто-то заметил нечто скрытое, что отделяло форму и содержание, а именно форму человеческого мозга [1]. Послание в том, что божий дар восходит не от высшей силы, а из нашего разума, следовательно, наша цель в том, чтобы изучить высшую силу, которая небесными очами каждый день смотрит на нас. Именно об этом и будет писать Яков Васильевич Абрамов в 1900 году.

В 1900 году в Санкт-Петербургском издательстве М. Меркулова вышел популярно-астрономический очерк Якова Васильевича «Вселенная». Данная книга стало не просто очередным любительским размышлением на космическую тему, а научным трудом, написанным простым и доступным языком. Астрономически верные и математически правильные выводы до сих пор актуализируют ее в современном мире, что не может не означать высокое интеллектуальное мастерство и писательское развитие автора.

Выбор темы написания очерка стал совсем не случайным. Обращаясь к историко-культурному контексту той эпохи, можно определить, что литературное творчество конца XIX – начала XX века характеризуется демократизацией культуры, аналитическим направлением в литературных стилях, постижением новых явлений общественной жизни, внутреннего мира человека, противоречий и тенденций развития общественной мысли.

Как пишет доктор филологических наук Головко В. М., «Формирующийся идиостиль Я. В. Абрамова стал фактором проявления востребованности художественного анализа быстро меняющегося облика русской жизни последних десятилетий XIX века, с одной стороны, и самодвижения эстетической системы классического реализма, – с другой» [2, c. 101].

Яков Васильевич верно чувствовал дух времени, именно поэтому архитектоническое целое книги актуально вписывается в литературную жизнь конца XIX – начала XX века.

Выбор темы исследования в данной книге тоже не случаен. Художественная систематизация знаний о тонких и неизученных фибрах нашей вселенной вписывается в абрамовское «социологическое» направление, которое отражало «подъем народного духа», тенденции изображения правды, ведь рубеж веков, кроме геополитических процессов, имеет мистифицированное развитие. В контексте единения с народом, а именно для простого, думающего народа, предназначена «Вселенная», осуществлялось творческое самоопределение Я. В. Абрамова. Художественными средствами «писателей-социологов», в типологической системе которых оформлялся его идиостиль, реализовывалась общая эстетическая программа классического реализма – «преодоление художественных стереотипов в изображении бытового мира как устойчивого, стабильного, неменяющегося и связанной с этим статичности характеров и обстоятельств» [2, с. 76].

Идиостиль «Вселенной» в точности повторяет даже научную работу – вселенная изображена как система, которую нужно познавать и изучать: «…вселенная в своем развитии пишет свою летопись в виде тех самых звезд, которые мы наблюдаем и наша задача прочитать их» [3, с. 120] с элементами художественности, присущей Якову Васильевичу: «…чтобы видимое движение звезд стало ясным нужно представить себе небесный купол в виде раскрытого зонта, ручка которого расположена по линии, проведенной из нашего глаза к Полярной звезде. Обращая зонт вокруг его ручки, мы и получим тогда в миниатюре движение небесного свода вокруг «оси мира» [3, с. 51].

Эстетические искания той эпохи, например, установки на «натуральность», «невыдуманность», (безыскусственность) повествования, на документальность в изображении характеров и обстоятельств [2, с. 97], мотивировали на создание научно-популярных очерков. Реальные жизненные факты пробуждали интерес к художественным преломлению науки и литературы: «…обращение к факту, к источнику, к конкретным наблюдениям, к статистическим данным и т.д. вызывало перестройку системы художественного обобщения…» [2, с. 86].

Жанровая особенность данной книги, как и традиционные художественные произведения, опирается на «очерковый метод» художественной типизации. Подобная эстетическая установка определила жанровый синтез в его художественной прозе, переплетение художественного и публицистических начал» [2, с. 86], с примечанием того, что под публицистическим во «Вселенной» рассматривать общественно-научную идею.

Нити художественной типизации вплетены в ткань текста и создают гармоническое соединение по основанию художественного начала: «Красота этого опрокинутого над нами темного или темно-синего полушария, усеянного, как кажется, бесчисленными звездами самой разнообразной величины и самого причудливого блеска, поистине поразительна», «Человеку хочется знать, что такое это небо, от которого на него веет бесконечностью, что такое эти звезды в таком изобилии, рассыпанные по небосклону, что такое тот мир, которому принадлежит и он сам человек, и эти чудные бесчисленные звезды» [3, с. 4], продолжается мотивированной конкретикой «Человеческий глаз, вблизи города Берлина, может наблюдать 3000 звезд, слабый глаз всего лишь 1000, в бинокль человек различает 8000, в телескопы 80000000 (для 1900 года)… возрастает применение фотографии для изучения звездного неба» [3, с. 10], измеряет величину угла звездного неба, расстояние от Земли до Луны, и до Солнца.

Используется вся жанровая динамика и «понимающий потенциал» жанровой системы. «Вселенная» создается на основе «мысли», при использовании очеркового метода с применением последних научных знаний и теорий, например, изучение первых фотографий звездного неба Поля и Проспера Анри, современных телескопов, спектрального анализа и теорий появления «переменных звезд»: «.. как бы ни было разряжено вещество, находящиеся в межзвёздном пространстве, оно тем не менее наполняет это пространство, и движения звезд встречают в этой среде известное сопротивление, как ни ничтожно это сопротивление, оно, накопляясь в течение тысячелетий или даже миллионов лет, неизбежно изменяет первоначальное направление движения звезд и тем неизбежно должно приводить к их столкновению» [3, с. 80].

Сюжетно-композиционные особенности «Вселенной» заключаются в создании композиционно и семантически законченных глав: «Методы и орудия исследования вселенной», «Движение звезд», «Природа звезд», «Новые и переменные» звезды», «Двойные и кратные звезды», «Скопления звезд», «Туманности», «Вероятное строение звездной системы», «Прошлое и будущее вселенной» — все главы несут законченное смысловое выражение, но подчиняются логике знакомства читателя с научным знанием и обобщениями автора. Главы, составляющие текст очерка, приводятся к единству на основе не суммарного, а дискретного принципа: относительно самостоятельные, они создают научное построение сюжета как «концепцию изучения вселенной», интегрирующие экстенсивный и интенсивный типы композиционной организации художественного материала. Интенсивное в сюжетной парадигме обусловлено ведущей ролью авторской «мысли», анализирующей, аргументирующей и обобщающей изображаемое, а экстенсивное – реализацией установки на широкий охват жизненных, космический явлений за счет количественного их увеличения и систематизации. Корреляция интенсивного и экстенсивного становится основой того синтеза, на котором создаются главы.

Специфика образа автора заключается в использовании авторского начала, когда писатель рассуждает личностно: ««Благодаря телескопам перед человечеством раскрылся совершенно новый чудный и величественный мир, знания наши относительно вселенной получили необычайные расширение» [3, с. 16], «В основу современных представлений об устройстве мира и его прошлом и будущем ложатся уже строго фактические данные, добытые упорным трудом ряда поколений людей, прилагавших к исследованию мира научные методы, данные с каждым годом все умножающиеся, и потому все более и более приближали нас к чисто научному познанию вселенной» [3, с. 113].

Система повествования в очерке строится на основе логистического метода – «от малого к большему». Сначала перед нами открывается картина нашей планеты, солнечной системы, звезд и обобщений на тему вселенной.

Поэтика Абрамова в этом очерке имеет традиции «физиологического очерка», традиции художественно-публицистического и художественно аналитической формы произведений очеркового жанра.

Философичность «Вселенной» выводит Якова Васильевича на размышления о человеческом существовании в этом мире: «Совершающиеся в ней (вселенной) процессы неизбежно превратят энергию в темноту, а последняя, благодаря лучеиспусканию, рассеется во вселенной равномерно…», «Вся вселенная будет иметь одну и ту же температуру, а это будет означать конец всем процессам, вечный покой, общую смерть» [3, с. 131].

Вывод человеческого существования: «Вселенная состоит из бесчисленного множества звездных систем, что наша солнечная система лишь один их многих миллионов миров, входящая в состав нашей звездной системы, что наш земной шар занимает лишь крошечное место в солнечной системе. И вот на этом крошечном шаре находятся ничтожные существа, которые сумели благодаря своему уму заглянуть в пространство на миллионы верст, и в прошлое на сотни миллионы лет ранее их эфемерного существования [3, с. 132].

Поражают знания Якова Васильевича в физике, астрономии и черчении (в конце работы представлены 2 карты звездного неба, на которые в процессе повествования опирается автор).

«Вселенная» Якова Васильевича Абрамова натолкнула российское общество на мир, о котором задумываются редко. Очерк позволил дать представление о современных знаниях, о природе вселенной, ее функционировании, объяснил факты звездного неба и натолкнул на мысль о метафизическом смысле человеческого существования. Абрамов протянул руку к небу, и как истинный «искатель правды», помог сотням людям увидеть Вселенную, которая всегда будут будоражить и привлекать внимание человечества. Мастер слова в общем деле культурной революции до сих претворяет в жизнь свои просветительские идеи и удивляет современных читателей и исследователей.

 

Литература:

1. Meshberger, FrankLynn (10 October 1990). “An Interpretation of Michelangelo’s Creation of Adam Based on Neuroanatomy”. [Электронный ресурс: JAMA. 264 (14): 1837–41. DOI:10.1001/jama.1990.034501400 59034. PMID 2205727]
2. Головко В. М. Яков Абрамов: Самоактуализация в художественном творчестве: монография. – Ставрополь: Изд-во СГУ, 2008.
3. Абрамов Я. В. Абрамов «Вселенная». – СПб.: Типография М. Меркулова, Невский пр., №8, 1900.
4. Головко В. М. Яков Васильевич Абрамов: Мировоззрение. Метод. поэтика: учеб. пособие. – М.: Флинта, 2015.

И один – в поле воин.
Наш земляк Александр Солженицын

Дружинина Тамара Дмитриевна,
журналист, кандидат филологических наук,
заслуженный работник культуры РФ

 

В 2018 году исполняется ровно сто лет со дня рождения писателя и публициста А. И. Солженицына. Александра Исаевича на Ставрополье знают почти все. Он наш земляк. В Кисловодске работает музей его имени. Беспрецедентным можно назвать успех публицистических выступлений Солженицына у читающей аудитории 1960-х – 90-х годов. Ведь он – ПЕРВЫЙ и пока ЕДИНСТВЕННЫЙ из писателей-публицистов двадцатого века, который потребовал от советского правительства соблюдения принципа гласности в литературе, а впоследствии эффективно сам реализовал его. Многие ли из пишущей братии могут сегодня этим похвастаться?

Именно онна деле, а не в пустословной болтовне осуществил идею возможности существования негосударственной информационной политики, которая способна вступать в диалог с государством или даже выступать против него. А. И. Солженицын является первой в истории не только советского государства, но и в мире личностью, создавшей прецедент вступления индивидуума в открытый диалог с властью, с государством. (Найдите хотя бы пару аргументов, что это неактуально и для нас, журналистов, литераторов нового тысячелетия?!). Именно Солженицын стал создателем негосударственной информационной политики (способом самиздата), которая позволила ему эффективно работать в информационном пространстве СССР. Солженицына (и больше никого!) называли «властителем дум». Думается, в таком случае закономерно задаться простым вопросом, что же это был за человек, как, в какой среде и условиях формировалась личность пассионария? Как закалялась «сталь» его убеждений, всегда перерастающих в действия?..

***

Автору этой статьи посчастливилось быть лично знакомым с нашим великим земляком и его супругой Натальей Солженицыной во время поездки супружеской четы по родовым местам Ставрополья и Кубани. В составе журналистского корпуса творческая телевизионная группа Ставропольского краевого телевидения провела рядом с возвратившимися на Родину из Америки Солженицыными семь незабываемых дней (о которых мне не раз уже приходилось рассказывать). Итак, вначале о «корнях».

Известно, что предки А. Солженицына со стороны отца были уроженцами Воронежской губернии. «Прапрадеда за бунт сослали из Воронежской губернии на землю Кавказского Войска. Здесь, видимо, как бунтаря, в казаки не поверстали, а дали жить на пустующих землях» [7, с. 646]. Семья матери – Щербаки – была состоятельной. Ее отец, Захар Щербак, благодаря природному уму и таланту сумел стать владельцем доходной экономии на Кубани, оснастил ее по последнему слову техники. Сам Солженицын пишет об этом так: «Это был человек редкой энергии и трудолюбия. В пятьдесят своих лет он выдавал стране шерсти больше, чем многие сегодняшние совхозы, и не меньше тех директоров работал. А с рабочими обращался так, что после революции они старика 12 лет до смерти добровольно кормили» [7, с. 647]. Захар Щербак дал дочери Таисии прекрасное образование – после окончания ростовской гимназии она училась на сельскохозяйственных курсах княгини Голицыной в Москве. По свидетельству самого Александра Исаевича его мать была аристократической натурой. Вдова русского офицера, дочь удачливого предпринимателя, она передала сыну свою жизнестойкость, патриотизм, а еще – приверженность идеалам добра и справедливости. Именно мать первой открыла ему путь к Богу.

Солженицын подчеркивает, что никогда не забудет ярких впечатлений раннего детства, проведенного «во многих церковных службах, и того необычайного по свежести и чистоте изначального впечатления, которого потом не могли стереть никакие жернова и никакие умственные теории» [9, с. 318].

Можно предположить, что большое влияние на формирование характера будущего «властителя дум» оказала принадлежность к ущемленной советской властью социальной группе «бывших» – «лишенцев». Он с детства вынужден был скрывать историю своих предков, но при этом свято хранил память об отце – добровольце Первой мировой войны.

На формировании взглядов и характера писателя сказалось и сложное экономическое положение семьи. Сам Солженицын свидетельствовал: «…мы знали лишения не только в пору детства. Ничего не изменилось, и когда я вырос. До сорока лет я ничего не знал, кроме достойной нищеты. <…> до 1941 [года] я не знал, что такое дом. Мы жили в хибарках, туда всегда проникал холод. Всегда не хватало топлива. Воды в доме у нас никогда не было, приходилось идти за ней далеко с ведрами. Пара ботинок или один костюм служили годами. А питание! Теперь, после голода 30-х годов, нам уже все кажется сытно» [7, с. 320]. Солженицын вспоминал, что его школа только «по внешности была советская, а по составу преподавателей – еще не советская, досоветская» (Останкинские встречи с А. Солженицыным, Русская мысль, Париж, 1994, с. 8). Тем не менее, внедрение в школьные программы новых понятий из советских идеологем понемногу вытесняло в подсознание семейное влияние. «…Под конец школьных лет и в начале университетских мое направление изменилось: все воспоминания, все тревоги детства, – я их как бы позабыл. Я стал сочувствовать этому молодому миру» [7, с. 320].

Исследователь творчества А. И. Солженицына Д. Б. Цыганков считает, что для «лишенца» Солженицына приобщение к идеологии советской власти – власти доминирующих – было еще и средством вырваться со слабой позиции на более сильную. В полном соответствии с этим находится и высказывание самого Александра Исаевича: «Советский режим… перед интеллигенцией приопахнул соблазны: соблазн понять великую закономерность, осознать пришедшую железную Необходимость как долгожданную Свободу – осознать самим, сегодня, толчками искреннего сердца, <…> утопить свое «я» в Закономерности, но заглотнуть горячего пролетарского ветра и шаткими своими ногами догонять уходящий в светлое будущее Передовой Класс. А для догнавших – второй соблазн: своим интеллектом вложиться в Небывалое Созидание, какого не видела мировая история» [8, с. 225]. К этому следует добавить, что будущий писатель был сталинским стипендиатом. О нем писали газеты «Молот» и «Большевистская смена».

Однажды в киножурнале местной хроники даже показали, как он проводил эффектный опыт с аппаратом «Тесла», а затем готовил очередное задание для МИФЛИ (в Московском институте философии, литературы и истории Солженицын учился заочно, параллельно с занятиями на физико-математическом факультете Ростовского университета). Уже с девятилетнего возраста Александр решил, что станет писателем. Юношей всерьез размышлял о том, чтобы обновить марксизм; даже после ареста в феврале 1945-го на пути в Москву в фантазиях представлял, что его мыслями заинтересовались наверху.

 Судя по всему, одной из важных сторон характера юноши было стремление пробиться на доминирующие позиции. В жизни молодогоСолженицына оно сыграло огромную роль. Знавшие его одногодки далеко не все и не всегда об особенностях характера Солженицына отзывались с симпатией: говорили, он «всегда хотел быть первым, главным»: «Центропуп» и «никого, кроме себя, не любит» [3, с. 140].

Об амбициозных желаниях и планах будущего писателя свидетельствуют многие факты биографии. Первая жена А. Солженицына, Наталья Решетовская вспоминала о годах замужества так: «Такой была его жажда, предельно используя время, получить максимум знаний! <…> Муж порой казался мне машиной, заведенной на вечные времена» [6, с. 8-9]. Это всегдашнее стремление к самоограничению, вызванное пониманием того, что отмеренное ему время сжимается до предела, Солженицын пронес через всю свою жизнь.

Есть смысл остановиться на такой черте характера Александра Исаевича, как стремление любое дело доводить до своего логического конца и добиваться реального результата. К слову сказать, следуя за машиной, в которой ехал Солженицын, мы, журналисты, на себе ощутили жесткий график жизни писателя. Останавливались только в тех местах, где наметил побывать он сам. Летели как ветер. Мимо кафешек и столовых, в том числе. От обеда пришлось отказаться. А позже выяснилось, что питаться два раза в день для нашего великого гостя – дело привычное.

Стремление побеждать себя и свои слабости можно обозначить как требовательность к себе. Эту черту характера он вырабатывал в себе совершенно сознательно. И еще – победительность. С конца 1942 года по февраль 1945-го А. И. Солженицын прошел боевой путь от Орла до Восточной Пруссии, был награжден орденами Красной Звезды и Отечественной войны второй степени. После взятия Бобруйска ему присвоили звание капитана. Непосредственный начальник, генерал Травкин, дал фронтовику Солженицыну такую характеристику: «За время пребывания в моей части Солженицын был лично дисциплинирован, требователен к себе и подчиненным, его подразделение по боевой работе и дисциплине считалось лучшим подразделением части. Выполняя боевые задания, он неоднократно проявлял личный героизм, увлекая за собой личный состав, и всегда из смертельных опасностей выходил победителем» [5, с. 15].

Оценивая личностные характерологические особенности писателя, исследователь Д. Б. Цыганков делает вывод о том, что, в первую очередь, – это ориентация на доминирование и публичный успех, вера в собственную правоту, значительная гибкость тактик и даже сознательно вырабатываемое умение маскироваться. По его мнению, не в меньшей степени действия Солженицына обусловлены принадлежностью (не юридической, а культурной) к казачеству. Сомневаться в таком утверждении нет никаких оснований. Во время поездки с огромным удовольствием Александр Исаевич рассказывал нам о казаках, не только потому, что они есть в числе родственников «по прямой»; он с удовольствием смотрел выступления казаков в Железноводске, размышлял о том, в каких сложных условиях выковывался характер служивого сословия и гордился близостью к нему.

Патриархальную идеализацию духа свободы, который писатель впитал в детстве из рассказов матери, Солженицын пронес через всю жизнь, более того, использовал в своих общественных и коммуникативных стратегиях. Характер его семейных связей, история семьи, если можно так выразиться, содержала в себе и активно использовала именно созидательный казачий комплекс: консервативность и традиционализм. Сам Солженицын всегда чуждался авангардизма, открыто полемизировал с модернистами и постмодернистами. Сочетание консерватизма и готовности к бунту унашего великого земляка не только в эстетике-этике, но и в жестких политических высказываниях, практиках, содержащих практичность и упорство. Скажем, во время новых преследований, наступивших сразу после пережитой имоглушительной популярности «Одного дня…» вместе с отданной им командой на публикацию за рубежом «Архипелага ГУЛАГа» Генсеку Брежневу отправлялось «Письмо вождям» – с прагматическим предложением «договориться» мирно.

Во многих источниках, посвященных исследованию феномена Солженицына, часто встречаются обвинения писателя в «провинциализме». Александру Исаевичу действительно нравилось общаться с нестоличными жителями. Вспоминаю, с каким увлечением Александр Исаевич беседовал с простыми людьми, механизаторами, работницами животноводческих ферм… Во время встречи в ДК профсоюзов в Ставрополе он выслушивал вопросы, жалобы из зала и с незнакомыми людьми говорил так, будто их беда на несколько минут становилась его личной драмой. Уточнял, советовал, что-то записывал… Помнится, из-за этого встреча затянулась более чем на 4 часа. И как же досадно, что запись этого (для нас, ставропольцев) эпохального события, НИГДЕ не сохранилась. На Ставропольском телевидении пленка (многоразового использования) была бездарно отдана на какую-то «выборную» перезапись.

Вот уж впрямь, что имеем, не храним. И еще одно запомнилось: к нам, местным журналистам, Солженицыны относились совсем по-другому, чем к москвичам и питерцам. Понять это было не трудно. Не успели Солженицыны после вынужденной долгой изоляции на чужбине добраться до родных мест, как на «властителя дум» обрушился информационный вал домыслов и вранья. Не забуду глумливый заголовок одной из статей в «Аргументах и фактах» – «Аятолла Солженицын». И это о глубоко верующем православном писателе. Находясь в лагерных застенках, он написал пять молитв (молитвенниками там никого не снабжали). Говорил, что они помогали ему в самых тяжелых испытаниях, в том числе, самым чудесным образом исцелиться от смертельного недуга. Встречи с журналистами из Москвы Александр Исаевич оттягивал, как мог. Ну, а мы с Ниной Чечулиной, журналисткой «Ставрополки», тогда благополучно взяли интервью, как у самого Солженицына, так и у Натальи Дмитриевны.

Солженицын не был «провинциалом», он просто терпеть не мог вранья и шумихи, которую устроили вокруг его имени. По многим причинам в этом вопросе мне более близка позиция исследователя М. М. Голубкова. «В своих представлениях о мире и путях его развития Солженицын близок скорее ко взгляду древнерусского автора. Смысл развития, прогресса он видит не только в материальной или научно-технической сфере <…>, но и в области духовного самосовершенствования человека и человечества, в их приближении к божественной истине» [2, с. 32].

Все, кто выбивался из среднекультурного уровня, выделялся на общем, заданном коммунистической властью фоне, рано или поздно подлежали репрессиям. А. И. Солженицын, прошедший войну от Орла до Восточной Пруссии, заслуживший капитанское звание, был арестован смершевцами на командном пункте дивизиона.

Решением Особого совещания НКВД будущий великий писатель был осужден на восемь лет ИТЛ – за вычитанный в переписке с другом Н. Виткевичем политический криминал. Делясь соображениями о происходящем, они по взаимному согласию называли Ленина «Вовкой», а Сталина – «паханом». За это получил 11 лет лагеря. Солженицын стал лагерником, который во всех своих действиях следовал девизу: «Не верь, не бойся, не проси», – как он сам писал, представителем «зверохитрого племени».

В письме к А. Т. Твардовскому в ноябре 1969 года вовсе не случайно Солженицын заметил, что его навыки – «каторжные, лагерные». «Без рисовки скажу, что русской литературе я принадлежу не больше, чем русской каторге. Я воспитывался там, и это навсегда» [6, с. 382-383]. Свои впечатления от общения с писателем заместитель редактора «Нового мира» В. Я. Лакшин описывает так: «К художественному дару добавлены в нем чудовищная энергия, дьявольское честолюбие и неслыханная работоспособность. Им отсечены в себе многие истинно русские слабости – от водки до простой человеческой жалости. В личной жизни и в жизни общей он почти «надчеловек, великое дитя ХХ века, скроенное по его мерке» [4, с. 373].

«Лагерь самым радикальным образом обезглавливает коммунизм. Идеология там полностью исчезает. Остается, во-первых, борьба за жизнь, затем открывается смысл жизни, а затем – Бог» [1, с. 10-11].

И литература в таких обстоятельствах не просто любимое занятие, а способ сохранить себя как личность, выжить вопреки жесточайшим обстоятельствам, во многом и для того, чтобы открыть людям глаза на правду, которая является для писателя главным критерием, мерилом жизни. «До ареста… неосмысленно тянул я в литературу, плохо зная, зачем это мне и зачем – литературе. Изнывая лишь от того, что трудно, мол, свежие темы находить для рассказов. Страшно подумать, что я б стал за писатель (а стал бы), если б меня не посадили» [7, с. 10].

Важную роль в формировании А. И. Солженицына как языковой личности сыграл фактор поистине чудесного выздоровления от рака во время «вечной ссылки» в поселке Кок-Терек в Казахстане, где писатель оказался после лагерного заключения. «При моей безнадежно запущенной остро-злокачественной опухоли это было Божье чудо, я никак иначе это не понимал. Вся возвращенная мне жизнь с тех пор – не моя в полном смысле, она имеет вложенную цель» [7, с. 10].

Такое понимание своей литературной миссии наложило отпечаток и на направленность творчества. Солженицын признает только один вид правды, который отстаивает и за который борется – Божью правду. В соответствии с этим Александр Исаевич Солженицын остался верен себе, сохранив особую ответственность за каждое слово, преданное им гласности, за каждую высказанную мысль. Позднее, устроившись на работу школьным учителем в Рязани, практически все время Солженицын занимался тем, что перекладывал на бумагу образовавшийся в лагерях литературный багаж. Делалась эта работа в абсолютной секретности. «Всякий вопрос: на какой редакции закончить работу, к какому сроку хорошо бы поспеть, сколько экземпляров отпечатать, какой размер страницы взять, как стеснить строки, на какой машинке и куда потом [деть] экземпляры, – все эти вопросы решались не дыханием непринужденным писателя, которому бы только достроить вещь, наглядеться и отойти, а еще и вечно напряженными расчетами подпольщика: как и где это будет храниться, в чем будет перевозиться и какие новые захоронки надо придумывать из-за того, что все растет и растет объем написанного и перепечатанного» [7, с. 11]. Так создавался роман «В круге первом», сценарий «Знают истину танки» и даже рассказ «Щ-854», который в новомировском варианте превратился в «Один день Ивана Денисовича».

У нас, судящих оличности А. И. Солженицына и о его наследии, есть возможность посмотреть на все уже случившееся как бы со стороны. Никто уже не может оспаривать то, что все написанное нашим великим земляком самыми прочными нитями связано с русской литературной традицией, и в то же время его публицистика потрясающе современна. Созвучность ХХ веку обусловлена биографией человека, судьба которого не только была самым непосредственным образом связана с безднами трагедий прошедшего столетия, но и возносила его на вершины литературной и общественной славы. Писатель «болел» Россией и знал западный мир. Тематика его творчества вместила как собственную (частную) судьбу, так и судьбы общие.

Его наследие отличается оригинальностью, как с точки зрения содержательности, так и эстетики. Поднимаемые темы масштабны. В них находят отражениепроблемы истории, философии, социологии, политологии, психологии. Подобно гигантам Cредневековья, писатель старается собрать воедино и воссоздать доселе разъятую картину мира. И прочертить перспективы будущего.

В статьях, речах, письмах А. И. Солженицына отрицаются традиционные для сегодняшней действительности ориентиры. Антропоцентристским тенденциям противопоставляются идеалы духовного совершенствования: «раскаяния и самоограничения», которые проповедовались во времена средневековья. Именно через такого рода очищение, по Солженицыну, человечество должно пройти, чтобы совершить восхождение на новый уровень развития – более высокий и достойный, чем стремление к вещному благополучию и физическому комфорту. И этот путь замечателен тем, что позволяет совместить высокую внутреннюю духовность (утверждаемую средневековьем), с материальными (техническими) достижениями Нового времени. Пройдем ли его достойно? Одному Богу ведомо…

 

Литература:

1. Александр Солженицын: коммунизм – не русское, но мировое явление: интервью А. И. Солжени­цына фр. журналу «ЛеПуэн» // Кавказский край. – 1993. – №12, 22-28 марта
2. Голубков М. М. Александр Солженицын: в помощь преподавателям, старшеклассникам и абитуриентам. – М., 1992
3. Копелев Л. З. Утоли мои печали, 1991
4. Лакшин В. Я. Солженицын и колесо истории. – М., 2008
5. Нива Ж. Солженицын. – М., 1992
6. Решетовская Н. А. Александр Солженицын и читающая Россия. – М.,1990
7. Солженицын А. И. Бодался телёнок с дубом. – М., 1996
8. Солженицын, А. И. Образованщина // Александр Солженицын. Из-под глыб: сб. статей. – Париж, 1974
9. Солженицын, А. И. Публицистика. Т. 2. – Ярославль, 1996

Центральная городская библиотека имени А. И. Солженицына – хранительница
литературного наследия писателя.

Демченко Елена Михайловна,
директор МКУК города курорт
Кисловодска «ЦБС»

 

100-летие со дня рождения А. И. Солженицына стало важным событием для всех библиотек страны, но для нашей библиотеки, носящей имя писателя-земляка, этот юбилей особенно значим.

В 2008 году решением Думы города-курорта Кисловодска Центральной городской библиотеке было присвоено имя А. И. Солженицына. В декабре того же года состоялось торжественное открытие памятной доски на здании библиотеки.

Но еще до присвоения имени писателя библиотекой велась многолетняя кропотливая работа по формированию книжной коллекции произведений Солженицына и литературы о нем. За прошедшие годы в фондах городской библиотеки собраны и хранятся проза, публицистика, эпистолярное наследие, поэтические произведения, видеоиздания. Вся информация о произведениях А. И. Солженицына и о нем отражена в печатном и электронном каталогах библиотеки.

На сайте библиотеки, в постоянно обновляемом разделе, посвященном А. И. Солженицыну, размещены библиографические, методические материалы, виртуальные выставки и другие информационные ресурсы.

В год открытия «Музея Солженицына» в Кисловодске супруга писателя Наталия Дмитриевна вместе с директором Государственного литературного музея и директором Дома Русского зарубежья имени А. И. Солженицына посетили нашу библиотеку, ознакомились с фотоэкспозицией, посвященной писателю, с краеведческими материалами, бережно собираемыми библиотекарями на протяжении многих лет. Наталья Дмитриевна привезла в дар библиотеке книги А. И. Солженицына. Дружеские отношения с Наталией Дмитриевной поддерживаются по сей день. Она (по просьбе сотрудников) передала отсутствующие в библиотечном фонде издания. Среди них издания из 30-томного собрания сочинений, Солженицынские тетради, Русский словарь языкового расширения, каталог выставки «Памяти А. И. Солженицына: 1918-2008», издательства «Русский путь». В рамках программы книжной помощи региональным российским библиотекам Дом русского зарубежья имени А. И. Солженицына подарил Центральной городской библиотеке более 400 наименований книг, среди которых издания, посвященные историческому и культурному наследию русской эмиграции.

Особенно важным в деятельности библиотеки является сбор и обработка краеведческих материалов, связанных с именем писателя.

В 2009 году на конкурсе методических разработок и ученических сочинений по произведениям А. И. Солжени­цына, объявленном газетой «Литература» и Домом русского зарубежья Александра Солженицына, дипломом финалистов был отмечен биобиблиографический указатель «Я хотел быть памятью народа», выпущенный к 90-летию писателя. С того времени указатель неоднократно редактировался и дополнялся. В этом году, к юбилею, издан биобиблиографический указатель «Солженицын и Кисловодск».

Кроме того, библиографы ЦГБ им. А. И. Солженицына приняли участие в составлении краевого биобиблиографического указателя «Путь А. И. Солженицына» совместно со Ставропольской краевой научной библиотекой имени М. Ю. Лермонтова.

Более 4 лет библиотека сотрудничает с «Домом русского зарубежья» и Государственным литературным музеем по сбору архивных материалов по изучению жизни и деятельности А. Солженицына, популяризации его литературного наследия. Библиографы осуществляют дистанционное информационное обслуживание сотрудников этих учреждений по темам: «Солженицын и Ставрополье», «Солженицын и Кисловодск». За это время было отсканировано и отправлено большое количество статей из краевых и местных периодических изданий.

Основная задача библиотеки состоит в том, чтобы не только сохранить и пополнить фонд новыми изданиями, информационными ресурсами, но, прежде всего, раскрыть для читателей литературный и внутренний мир автора – человека, гражданина и писателя. Чтение произведений Солженицына требует вдумчивости, неспешности и осмысления. А для современного молодого поколения еще и особой подготовки, хотя бы минимального представления об исторических, эпохальных событиях страны, о которых повествует писатель. Для того, чтобы приблизить читателя к пониманию творчества Солженицына, библиотекари ведут большую просветительскую работу в молодежных аудиториях. По традиции проводятся мероприятия в день рождения А. И. Солженицына (11 декабря), ко дню памяти (3 августа). Кроме этого, организуются литературные конференции, вечера, видеопрезентации для различных целевых аудиторий: от учащихся школ до офицеров Пятигорского соединения Внутренних войск МВД.

Среди гостей, в разные годы принимавших участие в мероприятиях, были священнослужители, сотрудники музеев, краеведы, преподаватели вузов, авторы книг о Солженицыне и другие участники.

В 2016 году библиотекари ЦГБ, планируя юбилейные мероприятия, задумались над тем, что нового и необычного можно предложить читателям в преддверии столетия писателя. Идея театрализации показалась привлекательной, ведь с ее помощью литературное произведение приобретает новое качество: характеры, конфликты получают воплощение в живых лицах, поступках. Театрализованное представление протекает непосредственно на глазах у читателей-зрителей и оставляет сильное эмоциональное впечатление.

Так появился просветительский проект «Голос памяти правдивой». Первым опытом театрализации стали «Крохотки» – сочетание текста, изображений и музыки.

«Крохотки» особенно понравились тем педагогам и школьным библиотекарям, которые не рискуют представлять учащимся лагерную прозу и поэзию Солженицына. Его главные произведения во многом сложны для восприятия молодежью, а хотелось бы, чтобы после встречи с библиотекарями у юношей и девушек возникло желание взять в руки книгу автора. Наконец, после обсуждений и мозгового штурма, в конце 2017 г. возникла идея мини-спектакля «Голос памяти правдивой», в котором звучат монологи бывших заключенных ГУЛАГа, основанные на отрывках из «Одного дня Ивана Денисовича».

Параллельно стал создаваться еще один мини-спектакль – поэтический реквием «Отсюда не возвращаются» по лагерной поэзии А. И. Солженицына.

Тщательно подбирались предметы для инсталляций к постановкам.

Следует отметить, что далеко не все библиотекари, участвовавшие в проекте, хорошо знали и понимали творчество Александра Исаевича, однако за три года они сами так вжились в образы, что в повседневной жизни, даже в обыденных разговорах, то и дело звучат фразы героев постановок, их характерная речь и цитаты из других произведений писателя. А библиотекарь отдела абонемента ЦГБ Елена Самохина, взяв за основу известную фотографию, специально для проекта вышила портрет Александра Исаевича.

Премьера мини-спектаклей состоялась на семинарском занятии для библиотекарей учреждений образования, санаторных учреждений, преподавателей литературы, посвященном 100-летию писателя. В течение нескольких последних месяцев мини-спектакли были с успехом представлены учащимся кисловодских школ, колледжей и участникам библиотечных клубных объединений.

По окончании празднования юбилея писателя деятельность библиотеки по популяризации творчества А. И. Солженицына продолжится. Показ спектаклей планируется в разных аудиториях. Трейлеры спектаклей вошли в фильм, который готовится телекомпанией «КМВ-Информ» к 100-летию А. И. Солженицына. Кроме того, просветительский проект «Голос памяти правдивой» заявлен на Всероссийский конкурс на лучший просветительский проект «Читаем Солженицына».

Для привлечения внимания молодежи к творчеству писателя недостаточно просто предложить книгу с произведением автора. Необходимо вызвать интерес читателя в увлекательной, креативной форме, более понятной и интересной молодежи, помочь в понимании мира героев его произведений, ставших свидетелями и участниками переломных и трагических событий нашей истории.

В этом заключается просветительская миссия библиотеки, носящей имя Солженицына.

1984 год по Звягинцеву, или похвальное слово
сослагательному наклонению

Балабуха Андрей Дмитриевич,

российский писатель-фантаст и критик

 

СТАРАЯ АНГЛИЙСКАЯ ПОСЛОВИЦА утверждает, что в комнате, где беседуют Том и Джек, присутствуют как минимум шесть человек: Том, каким видит его Джек, и Джек, каким представляется он Тому; Том и Джек, каким каждый из них видит собеседника; и, наконец, Том и Джек, каковы они на самом деле. Последнее, признаться, вызывает большие сомнения – не знаю, как вы, а я не способен вообразить некоей абсолютной объективности; любой, самый что ни на есть сторонний наблюдатель, до Бога включительно, в оценке людей и событий исходит из своих собственных критериев и представлений. Однако в целом пословица, несомненно, справедлива. Вспомнил же я ее потому, что роман, о котором идет речь, являет собой повествование о жизни Джека, рассказанное им самим (и вдобавок, замечу, в сослагательном наклонении). Монолог этот сугубо субъективен, и столь же субъективным будет мой о нем разговор, ибо и я – плоть от плоти того же Джека, иными словами – поколения, к которому принадлежим мы все: и автор романа, и его герои, и даже критик – ваш покорный слуга. И потому я не в силах взглянуть на нашего Джека со стороны, с позиций любого Тома – пусть это сделают (а так оно и будет, не сомневаюсь) другие, наши старшие или младшие современники. Уверен, они скажут иное и по-другому. Но в ожидании этого давайте побеседуем пока о нашем коллективном герое, то есть О ТЕХ, КОМУ ЗА ТРИДЦАТЬ, или, точнее, о тех, кому было за тридцать в 1984 году. Это – первое послевоенное поколение, те, чья юность или отрочество пришлись на «оттепельные» времена, кто смолоду успел глотнуть хоть полусвободы, хоть четверть правды в недолгие двенадцать лет, что пролегли между Будапештом и Прагой.

Как и всякое другое, это поколение окружено собственной аурой из имен, словечек, названий и понятий. Оно зачитывалось Аксеновым и Битовым, Вознесенским, Кушнером и Евтушенко; заново открывало для себя Ренана и Марка Аврелия; с «Сокровищем Громовой Луны» Эдмунда Гамильтона приобщалось к западной фантастике, а с «Туманностью Андромеды» Ивана Ефремова и «Страной багровых туч» братьев Стругацких – к отечественной; через «Похитителей велосипедов» и «Рим в одиннадцать часов» открывало для себя итальянский кинематограф, а через «Дилижанс» и «Великолепную семерку» – мир голливудского вестерна… Событиями для него стали первый двухтомник американской новеллы и первый же, в черном дерматиновом переплете, двухтомник Хемингуэя… Да что там! Одно это перечисление при минимальном тщании могло бы перерасти в полновесную телефонную книгу. И все это – не только точные приметы места и времени, но еще и своеобразный пароль, что-то вроде киплинговского «мы одной крови – ты и я!». Скажи, что ты читаешь, и я скажу тебе, кто ты… Этим и жива литература, этим и создается наполняющий любое произведение воздух, перекидывается сеть мостов между автором и всеми его читателями. Но как же трудно, оказывается, наводить эти мосты, стоит ассоциациям утратить самоочевидность! Тут-то и начинают множиться догадки и толкования: а что имел в виду писатель? на кого намекал? какие обстоятельства подразумевал? И обрастают книги неохватными комментариями, ибо уже из памяти следующего поколения легко и естественно ускользает многое, для сверстников не требовавшее никаких разъяснений. И не надо обращаться за иллюстрациями к пушкинской, скажем, эпохе: многие ли из нынешних двадцатилетних сразу поймут, что такое «музыка на костях», когда в эру кассетных магнитофонов и лазерных дисков архаикой стали не только доморощенные, на рентгеновской пленке нарезанные, но и вообще патефонные пластинки? Или – почему неизменную ироническую улыбку вызывает выражение «…и ушел в сторону моря»? А кто оценит предложение: «Выпьем по коктейлю номер три!» – если не смотрел легендарного «Лимонадного Джо»?

Вот этой-то аурой пропитан насквозь звягинцевский «Одиссей» – вы найдете здесь и прямые, с указанием авторов и произведений, цитаты, и скрытые, мимоходом брошенные намеки. Ведь даже датировка действия заставляет сразу же вспомнить «1984 год» Джорджа Оруэлла, а упоминание полевого синтезатора «Мидас» отсылает к «Трудно быть богом» Стругацких, и от одного этого словечка враз встают в памяти то лето шестьдесят четвертого, и – «хррум-хррум-хррум» – марширующие по улицам Арканара отряды «серых», и благородный дон Румат аЭсторский… Но самое главное – вмиг понимаешь, что написано это тобой, о тебе и для тебя, человеком одной с тобою крови, «одной серии», как формулирует это у Звягинцева Андрей Новиков. И уже только за озаряющее чувство общности ты готов принять книгу – безоговорочно и безоглядно.

Но дело, разумеется, не только в этом. Будь оно так – роман все-таки не состоялся бы, ибо одной радости самоузнавания, конечно же, недостаточно. Как минимум, к нему необходимо добавить самопознание.

Вот этим и решил – не знаю, в какой мере сознательно, а в какой степени инстинктивно, – заняться Звягинцев. В сущности, все его основные мужские персонажи: Новиков, Левашов, Шульгин и даже несколько наособицу стоящий Воронцов – лишь разные ипостаси одного героя. Автор, как демиург, создал по образу своему и подобию несколько клонов (может быть, для вящей точности их следовало бы назвать репликатами), лишь наделив одного из них большими познаниями и склонностью к наукам гуманитарным, другого – к точным, и так далее. Именно поэтому они так дополняют и понимают друг друга, что кажутся порой не группой, а сверхорганизмом. Однако в силу этого же обстоятельства им куда труднее найти общий язык, ощутить внутреннее единство, едва речь заходит о людях иных поколений – старшего, как Берестин, или младшего, как Лариса. Здесь уже в помине нет того понимания с полуслова-полувзгляда, а начинается обычное человеческое налаживание отношений, которые никогда не бывают простыми.

Не случайно в достаточно густонаселенном романе Новиков-Левашов-Шульгин являются организующим ядром, тогда как все остальные проявляются преимущественно во взаимоотношениях с ними, через отношение к ним. Больше того, даже магическое число три здесь отнюдь не является актом авторского произвола. За ним сразу же встают три богатыря, три мушкетера, три товарища… И не в том, прежде всего, суть, что три – волшебное число. И далее не в том, что тройка – великая устойчивая асимметрия, та минимальная форма объединения, которая не обладает избыточной способностью к самораспаду, в отличие от легко дробящихся четверки и больших групп. В первую очередь Звягинцеву важен ряд культурных ассоциаций. Причем последняя, ремарковская, имеет особое значение.

Именно это, Первой мировой психологически покалеченное поколение назвала в свое время «потерянным» Гертруда Стайн. (впоследствии слова ее почему-то не раз приписывались Хемингуэю, но он в том не виноват). Внутренним изломом отличались и «младшие шестидесятники». Это о них писал Наум Коржавин:

Но вот надвигается юность иная.

Особых надежд ни на что не питая,

Она по наследству не веру, не силу –

Усталое знанье от нас получила.

 

От наших пиров ей досталось похмелье,

Она не прельстится немыслимой целью,

И ей ничего теперь больше не надо –

Ни нашего рая, ни нашего ада.

Именно отсюда исходит и то отношение к жизни, что так точно подмечено Звягинцевым, – скептический оптимизм, находящий максимальное выражение в словах императора-стоика Марка Аврелия, которые любил в свое время цитировать Черчилль: «Не теряйте мужества, худшее впереди…» Но это поколение нельзя назвать потерянным. Оно – нереализованное. Точнее – недореализованное, недовостребованное. Их нельзя назвать неудачниками, ибо чего-то удалось достичь практически каждому. И каждому из нас, и каждому из героев романа. Но многое и не удалось – непропорционально многое, прямо скажем. Разрыв между потенциальными возможностями и их реализацией непомерно велик.

Готов биться об заклад: как раз осознание величины этого разрыва и подвигло Звягинцева взяться за перо и сочинить фантастический роман, чтобы показать, чего могли бы добиться, какими могли бы стать наши сверстники, дай им судьба возможность развернуться. С этой точки зрения «Одиссей покидает Итаку» – ода поколению, написанная в сослагательном наклонении. Но вот тут-то и возникает самый интересный вопрос: а чего же не хватает, чтобы потенциальные возможности претворились в реальные свершения, каковы они – НЕПРЕМЕННЫЕ УСЛОВИЯ СВОБОДЫ, без которых нечего и говорить о какой бы то ни было самореализации?

Прежде всего, разумеется, надобен джинн. Как могли бы совершить все свои лихие подвиги звягинцевские герои, не окажись у них в руках невероятных достижений инопланетной науки и техники, помноженных на инженерный гений Левашова? Ничего бы у них не вышло, само собой. Но, в сущности, не имеет ни малейшего значения (кроме как для фабулы и жанра романа), каково происхождение всех этих чудесных возможностей. Сотворил ли некий инженер-самородок из магнитофона «Грюндиг», самовара фирмы «Сукинъ и сыновья» и ломаного будильника прехитрый агрегат, позволяющий по щучьему велению получать все, чего душе пожелается – от сигарет «Салем» до танка «Леопард» включительно, – или оказаться в любом, по своему выбору, месте – хоть на пляже Вайкики, хоть на планете Валгалла; предоставил ли в распоряжение героев те же самые возможности джинн Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, выпущенный из кувшина, с риском для жизни добытого со дна Москвы-реки, – в конечном счете, разница совершенно не принципиальная. И в том и в другом случае срабатывает эффект Золотой Рыбки. Тот же самый, кстати, что превратил заурядного в общем-то моряка Эдмона Дантеса в могущественного графа Монте-Кристо. Только у Дюма-отца эту функцию выполнил сундук с сокровищами, зарытый в пещере невинно убиенным кардиналом Спада. И, между прочим, пожалуй, именно этот пример в чистом виде выявляет суть проблемы – необходимость в экономической независимости. Не так уж трудно вообразить, будто Левашов изобрел не свой прибор, а упоминавшийся уже полевой синтезатор «Мидас», способный превращать в золото любую труху. И при таком раскладе в распоряжении героев с тем же успехом могли оказаться все те же возможности, разве что путь к их осуществлению оказался бы подлиннее да поизвилистей. Конечно, это был бы уже совсем другой роман, но природа явления ничуть бы не изменилась. Важно здесь лишь одно: экономическая независимость есть не самоцель, а лишь мощный и совершенно необходимый инструмент для достижения цели.

А вот к чему стремиться – уже совсем другой вопрос. Граф Монте-Кристо, как вы помните, жаждал мести. А Генрих Шлиман, например, зарабатывал миллионы для того, чтобы, удалившись от дел, истратить их на осуществление детской мечты – раскопки Приамовой Трои. Звягинцев изрядно облегчил своим героям жизнь, избавив их от изначального выбора цели, – волею автора и судеб они, по брюсовскому выражению, «вброшены в невероятность», замешаны в противоборство цивилизаций и просто ориентируются по ходу дела. Вот эта самая брошенность в невероятность – второе непременное условие свободы. Ибо означает не только избавление от рутины, от тотальной регламентации быта, но и – в первую очередь – полное внутреннее раскрепощение. Это – своего рода второе рождение. «Его вдруг охватило чувство необыкновенной остроты и реальности существования. Пронзительное до озноба. Чувство, которое у большинства горожан давно и окончательно задавлено стремительной монотонностью городской беспросветной жизни, когда годы мелькают так же быстро, как недели, и нет ни времени, ни повода «остановиться, оглянуться». Ведь это именно он, Андрей Новиков, стоит здесь и сейчас. Он жив, полон сил, он чувствует и мыслит. Есть только он, и это мгновение настоящего… Именно с ним и сейчас все это происходит – то, чего никогда еще ни с кем не случалось. Он задумал и проводит немыслимую для нормального человека операцию, начал и ведет борьбу против целой суперцивилизации и, что самое смешное, твердо намерен выиграть. Пусть там, дальше, что угодно случится, но этого длящегося мгновения, ради которого, наверное, и стоит жить, никто у него не отнимет». Парадокс – реальность существования по-настоящему ощутима лишь в невероятных условиях. Но парадокс этот извечен. Не к этому ли ощущению реальности стремились все, кто бросался в неведомое и пытался достичь невозможного, – бесконечная плеяда первооткрывателей, коим несть числа?

Если два первых условия имеют характер всевременной и всечеловеческий, то третье гораздо более локально и обусловлено особенностями нашего, российского, а в немалой мере – и советского менталитета. Я бы назвал его «свободой под огнем».

Помните, у Василия Гроссмана в «Жизни и судьбе»: Сталинград, руины дома, кругом – канонада, огонь и смерть, но именно здесь люди чувствуют себя свободнее всего. Над ними лишь одна власть – воинского долга, причем исполнять его можно в той форме, которая им самим представляется наиболее целесообразной. Это не просто «в борьбе обретешь ты счастье свое», да простят мне тени господ эсеров столь вольное обращение с их лозунгом; и не «мятежный ищет бури». Здесь совсем иное – освобождение от чьей угодно власти там, где уже не существует ничего, помимо диктата совести и долга. Это сродни чувству безопасности того голого человека, с которого, по справедливому замечанию Ходжи Насреддина, уже невозможно снять халат. Правда, у Звягинцева эта тема звучит смягченно. Ибо – в отличие от вышеупомянутого дехканина и гроссмановских героев – персонажи «Одиссея» обладают всеми непременными условиями раскрепощения, о которых мы говорили, совокупно. Но даже снабженные своей научно-технической Золотой Рыбкой, вброшенные в любую невероятность, я далеко не уверен, что они чувствовали бы себя полностью свободными и удовлетворенными жизнью, не окажись они ввергнуты в состояние затяжной войны аж четырех – если считать и нашу, земную – цивилизаций разом. Но это и естественно – ведь автор-то человек русский, а по воспитанию так даже и советский, и потому отказаться от подобного мировосприятия свыше его сил.

Однако за свободу звягинцевским героям приходится все же расплачиваться. Прежде всего осознанием того обстоятельства, что обратной дороги нет. Что возвращение к прежней жизни уже невозможно. Ощущение это заложено уже в самом названии романа – «Одиссей покидает Итаку». Покидает – и перед ним Троянская война, где проявит наш хитроумный герой свои многочисленные таланты; впереди – странствие, воспетое слепым поэтом. Но вот возвращается он на Итаку – и что же? Как там у Брюсова: «Одиссей многомысленный благородно дряхлеет в ничтожной Итаке»? Об этом песню не сложишь! Всякая одиссея, по идее, должна быть дорогой с односторонним движением. Возвращение же – практически неизбежная (по крайней мере, для людей, наделенных умом и воображением) ТРАГЕДИЯ БАУРДЖЕДА, коллизия, не Ефремовым открытая, но прекрасно описанная им в «Великой Дуге».

Один из самых высокопоставленных сановников фараонова двора, отнюдь не обиженный царскими милостями и вполне довольный своим положением, Баурджед организовывает и возглавляет морскую экспедицию в далекий Пунт. И вот, много лет спустя, подобно Одиссею, «многих людей, города повидав и обычаи видев», возвращается он в родную Та-Кем. Но родина, куда рвался он все эти годы душой, уже не способна его принять. Вернее, он не способен принять ее прежде привычных и естественных законов: великоегипетского шовинизма, ксенофобии, отсекающего Кемт от остального мира папирусного занавеса и многого, многого другого… А все потому, что слишком расширился его собственный горизонт, страна фараонов заняла в его представлении пропорциональное место в картине мира. И у Баурджеда остается лишь два пути – бежать и стать добровольным изгнанником, с чем не может смириться сердце, или восстать, поднять мятеж, чтобы переустроить страну, чего не может принять разум, ибо подобный бунт бессмыслен и изначально обречен… Оба пути ведут к трагедии и гибели.

И это, заметим, отнюдь не специфически древнеегипетский конфликт, не вышли бы на Сенатскую площадь полки – не предшествуй их мятежу взятие Парижа. И не случайно на островах ГУЛАГа оказалось так много тех, кто штурмовал Будапешт и Берлин.

Правда, об этом – социальном – аспекте проблемы в звягинцевском романе практически нет ни слова. Зато психологическому автор уделяет немалое внимание, неоднократно возвращаясь к нему, чтобы рассмотреть под самыми разными углами зрения. «Чем дольше мы тут сидим, – говорит Новиков, – тем труднее будет реадаптация. После нашей жизни здесь опять начинать существование обычного человека… Работа с девяти до шести, троллейбус, метро, очереди в магазинах…» И, подводя итог длительному обсуждению ситуации, уже автор заключает: «Похоже, что все, подойдя к краю бездны и заглянув в нее, обрадовались возможности тут же забыть об увиденном. Благо, что всерьез задуматься о том, что в ней открылось, пока не было неотложней необходимости». Однако «пока» – слово здесь очень точное и уместное. Рано или поздно, но необходимость эта возникнет – и что тогда? Ответа на вопрос не находится. И снова (вроде бы мимоходом, но на деле-то – во весь рост!) встает он в финале в обращенных к Новикову словах Ирины: «Разве сможешь ты жить теперь как все нормальные люди? Иметь свой дом, семью? Работать, детей воспитывать?» И нечего ответить ей – ни Новикову, навсегда отравленному невероятностью, ни самому Звягинцеву. Потому что над этой проблемой не один век бьется мировая литература, и достойного решения пока еще никому найти не удалось. Вступивший на Дорогу Славы уже не может с нее сойти – или же перестает быть Героем. Такая вот дилемма. И никакие фантастические возможности не помогают ее разрешить.

Правда, один вариант, хоть и вовсе не универсальный, все-таки существует: выход на новый уровень. Помните «Одиссею капитана Блада»? Как бы ни декларировал ее герой свое стремление вернуться «к яблоням в цвету», осуществить это намерение ему не дано. Зато он становится губернатором Ямайки, что открывает перед ним новые возможности и горизонты. И Сабатини прав – не с руки окажется тому, чье имя наводило страх на испанцев по всем берегам Антильского моря, поливать герань в квартирке, выходящей окнами на тихую Уотер-Лейн… Это – прекрасная интерлюдия; но не эпилог. До тех пор, по крайней мере, пока герой не входит в тот почтенный возраст, который уже не оставляет места внешнему действию, разворачивая взамен бескрайние пространства размышлению, осмыслению и воспоминаниям.

Впрочем, и я, вослед Звягинцеву, ударился в сослагательность. Но не спешите упрекать меня в подражании, ибо тем самым мы приблизились к еще одному аспекту этого наклонения, и настал черед поговорить ОБ ИСТОРИЧЕСКОМ ЕСЛИБДАКАБИЗМЕ, который, пользуясь квазинаучным языком, именуют порой «альтернативной историей».

Однако, сперва я позволю себе небольшое отступление. «Одиссей покидает Итаку» – роман, безусловно, традиционный, по крайней мере с точки зрения научной фантастики, ее приемов и идей. Все это – и столкновение цивилизаций, и межзвездные перелеты, и космические катастрофы, и замаскированные инопланетяне, запросто шныряющие меж нас, грешных, и невероятные технические изобретения – уже неоднократно встречалось на страницах других книг. Греха в том нет: Звягинцев поставил перед собой достаточно серьезную и новаторскую задачу в совсем иной плоскости, его попытка написать портрет поколения в предполагаемых обстоятельствах слишком интересна сама по себе, чтобы автору понадобилось изобретать в придачу и какие-то собственно научно-фантастические новинки; они могли бы иметь место – но могут и не иметь. При этом было бы странно, не воспользуйся Звягинцев одним из наиболее распространенных в последнее время приемов – вышеназванным еслибдакабизмом.

Всякий из нас не раз задумывался, а то и чесал в дружеской компании языком, рассуждая о том, что случилось бы у Фермопил, окажись в распоряжении Леонида хоть один-единственный старенький «максим»; чем обернулась бы наша технологическая цивилизация, запатентуй пароход не англичанин Джонатан Халлс в 1736 году, а Герон Александрийский семнадцатью веками раньше, (если бы, добавим, в Римской империи существовало патентное право); или, наконец, как сложилась бы история XX века, преуспей юный Адольф Шикльгрубер на поприще живописца… Кстати, каждый из этих вариантов уже был рассмотрен охочими до альтернативной истории фантастами.

Аппетит к такого рода интеллектуальным упражнениям разгорелся у моих собратьев по литературному цеху чуть больше века назад – после того, как увидел свет роман Марка Твена «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура», являющийся краеугольным камнем здания исторического еслибдакабизма. У серьезных ученых интерес проснулся полувеком позже – пожалуй, первым здесь следует назвать сэра Арнольда Дж. Тойнби. К сожалению, отечественным читателям известно лишь одно из его многочисленных эссе, посвященных этим проблемам, – «Если бы Александр не умер тогда…», опубликованное лет десять назад в журнале «Знание – Сила».

Не праздный это интерес – как бы ни убеждали нас в обратном скептики – исследовать несбывшиеся, нереализовавшиеся варианты истории; подобные мысленные эксперименты (не от хорошей жизни придуманный Эйнштейном термин, однако прижившийся и укоренившийся в обиходе нашего века) помогают разобраться в том, почему именно таким, а не каким-либо иным путем пошла наша единственная, неповторимая и – увы! – абсолютно безальтернативная история. Но и помимо того, для писателя-фантаста еслибдакабизм – сущий клад! Какое ощущение всевластья дает, какие шири перед глазами распахивает! И велик соблазн, и не устоять, чтобы не переписать набело, «злых покарать, а добрых возвеличить»… Вот и Василий Звягинцев не устоял.

Да не впрок. Ибо, как и герои свои, наделен он скептическим оптимизмом. А чтобы перебеливать историю, нужен оптимизм безудержный, героический. И наоборот, чтобы по-азимовски ставить на этом занятии крест – необходим твердый, фаталистический пессимизм.

И потому не задаются героям «Одиссея» попытки перекроить ход Второй мировой (хоть и брошен вскользь намек, что, мол, в какой-то иной реальности, возможно, и кончилась она двумя годами раньше, в сорок третьем; но не исключено, что милая Альба просто плохо успевала по истории…). Однако выявляется по ходу дела одна особенность, о которой невольно хочется сказать.

Как все-таки прочно сидит в российских наших извилинах тоска по доброму государю! Хорошая, конечно, штука – демократия, но – там; или – потом; когда-нибудь и где-нибудь… А нам бы пока просвещенного авторитаризма вкусить, если уж не монархии. И как хорошо-то было бы! Не верите? Но вчитайтесь в третью часть романа – «Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин». Да, конечно, того тирана и злодея – и убить не грех. Но окажись он иным – и разве худо бы жилось? И сразу вспоминается рассказ питерского фантаста Вячеслава Рыбакова «Давние потери» – хороший, кстати, рассказ; там тоже – добрый Сталин; и как всем от того светло и тепло… И еще вспоминается… Впрочем, продолжить ряд особо въедливые читатели могут и сами.

Кстати, хотя к еслибдакабизму это уже отношения не имеет, очень точно подмечена Звягинцевым и еще одна характерная деталь нашего национального менталитета: презумпция недоверия. Вот ведь любопытно: читаешь какого-нибудь Хайнлайна, например, или Саймака, или Рассела, так у них картина прямо противоположная. Даже человек, неоднократно обманутый, преданный, не научается легко и просто дуть на воду. Он по-прежнему готов верить каждому встречному и поперечному (и космическим пришельцам в том числе), пока они не докажут, что доверия недостойны. Проявлять же априорное недоверие могут лишь бюрократические государственные институты, но это – совсем иной вопрос. У нас же – наоборот. Докажи сперва, что тебе верить можно! И не наслоение это последних семи десятилетий новейшей истории, как я поначалу было подумал. На деле корни восходят ко временам куда как седым, когда пошло разделение по принципу: мы – славяне, внятной речью владеющие, остальные же все – немцы, немые то бишь. А немец, он, как известно, по природе на любую пакость способен… Вспомните хоть лажечниковского «Басурмана» – уж там-то не о советских временах речь… Вот и герои «Одиссея» наделены этой особенностью мировосприятия. Отсюда и то априорное недоверие (впоследствии, естественно, подтвердившееся – не может же Звягинцев позволить себе несправедливости!), с которым относятся Новиков и компания к соплеменникам Ирины, а Воронцов – к форзейлям… Эх, вычеркнуть бы напрочь это свойство нашего сознания из истории – вот был бы шедевр еслибдакабизма!

Но вернемся к нашему роману, потому что, хотя и подходит разговор к концу, все же осталось еще несколько слов, которые хочется произнести

НАПОСЛЕДОК. Я давно ждал появления такой книги. Произведения, написанного человеком нашего поколения и ему посвященного, ибо, в сущности, именно в таком подходе и заключена одна из главных – если не главная – цель литературы. Как признался в свое время Станислав Лем, «в какие бы галактические одежды я ни рядил своих героев, в конечном счете я пишу о своих современниках и для своих современников». Нечто подобное мог бы с полным правом сказать и Василий Звягинцев.

В должной мере насыщенный действием, «Одиссей» в то же время выдержан в традициях отечественной литературы, с ее рефлексией, рассуждениями, сомнениями. И в полном соответствии с той же традицией завершается открытым финалом. Это не точка, но многоточие, за которым могут подразумеваться (но могут и нет, хоть я и надеюсь от души на обратное) новые и новые тома продолжений. Правда, продолжения, как правило, по художественной силе и выразительности заметно уступают началам. Но это зависит уже от авторского таланта, а Василий Звягинцев этим свойством явно не обделен, чему свидетельство – «Одиссей», написанный с мастерством, какое не часто встречается у дебютантов. Это, скорее, свойство зрелости.

Или, может быть, не творческой зрелости писателя (будем надеяться, она еще впереди), но точному выбору поставленной задачи обязан роман своим несомненным успехом. Да простит мне Звягинцев, я даже готов допустить, что он никогда не напишет другой книги – настолько естественно звучит эта. Кто знает, не двигал ли его пером не осознанный творческий замысел, а своего рода литературный инстинкт; не сродни его произведение соловьиной песне? Ведь соловей, как известно, другой не знает – зато слушать ее можно без конца.

И не станет ли для звягинцевских героев одиссея, предшествующая возвращению на Итаку, путешествием на много лет и много книг? Во всяком случае, я не удивлюсь этому. Скорее – буду ждать.

Надеюсь, что вместе с вами.

Безграничье поэта

(Сергей Сутулов-Катеринич)

 

Кустов Виктор Николаевич,
прозаик, публицист, журналист,
Член Союза писателей России

 

Его вселенная – он сам. И в этой вселенной – своё время, своё пространство, свои представления, прожитое, пережитое, переосмысленное, понятое и так и оставшееся непонятым. И зашифрованное, ибо он сначала просто опасался быть откровенным, как опасались все, не желающие лечь в прокрустово ложе соцреализма, потом научился самое сокровенное шифровать, а затем стал даже играть с читателем, то там, то здесь делая намёки на близкую отгадку, экзаменуя, стоит ли допускать к тому, что постиг сам… Сдать этот экзамен не так просто. Для этого нужно, чтобы совпали с авторскими представления о времени и пространстве, совпали ассоциации, совпала шкала ценностей… и музыка… Вот отчего его считают сложным поэтом. Вот отчего у него свой, не массовый, читатель.

На презентации двухтомника «Ангел-подранок» он признался, что стихотворение к нему приходит прежде гулом. Этот гул порождает ритм (ритмостан), на который поэт и записывает звуки-буквы-слова-строки…

Так что настоящий поэт, в отличие от рифмоплёта, это на самом деле чуткий приёмник отзвука Слова Божьего, оттого-то авторское прочтение, которое зачастую трудно воспринять, сродни чтению псалтыря священнослужителем, когда смысл произнесённого не всегда успевает за звуком.

«Ангел-подранок», «притча, ставшая поэлладой» и давшая название двухтомнику, по воле автора отнесена в конец поэтического собрания. И она (притча поэллада) кажуще проста и в то же время неохватно многослойна. В ней чёткий сюжет, яркие характеры, осязаемая картинка быта, сочный диалект простонародья, трагикомедийность ситуации и в то же время сущая нелепица… «Ангел-подранок, странный и ранний,/ В рубище рваном рухнул у бани…» Разве может такое быть?.. Другое дело «дед полупьяный выполз наружу» – это жизненно… И понёс дед свою околесицу, приняв увиденное без всяких сомнений и перейдя от догадок, отчего такое случилось, к естественному для сердобольного человека желанию помочь… Как помог бы соседу, с которым с вечера так славно загуляли-заколобродили… И, тем не менее, он (дед) прозорлив и проговаривается о своём знании: «Скажешь: упадший – юный, но – древний».

В свою очередь ангел-подранок определяет своё отношение к людям: «Чело-мои-чудики, люди озабоченные!» Панибратства он не допускает.

Другое дело, явившийся доктор с его вопросом с порога: «Опохмелился, друг человеков?!» И подкрепляет своё материалистическое понимание, ставя диагноз: «Ангелы – люди. Небо – условно…»

Подлеченный ангел возвращается на небо, а вот деду становится тошно без него, да так, что не помогает ни привычная анестезия, ни доктор-спаситель, ибо он осознал: «Ангелы – вечны. Крылья – вторичны»…

Несомненно, эта притча – программное произведение и в нём ключ к пониманию всей поэзии Сергея Сутулова-Катеринича, в которой наряду с удачами, естественно, наличествуют и неудачи, я бы сказал, излишне зашифрованные произведения.

Под притчей-поэлладой стоит «1972, июнь, 1998, ноябрь». Между этими датами изрядный отрезок жизни автора, страны, мира. Между ними множество других стихотворений удачных и не очень, но в этой притче, как я понимаю, поэт долго и кропотливо подыскивал самые точные слова, примерял, шлифовал и вставлял в некогда по наитию (юн ведь был!) начерно намеченное, ощущаемое как что-то очень-очень важное, что необходимо выразить как можно точнее.

Именно с этой притчи я посоветовал бы постигать поэзию Сутулова-Катеринича. Хотя, впрочем, можно и так, как предлагает автор, прежде пробежать по всем страницам, а потом остановиться и вновь вернуться, потому что с первого прочтения ключ к пониманию его поэзии даётся не каждому и не всегда…

Ещё одно из программных стихотворений, отмеченное уже земными временно-пространственными координатами «1992-1994 Ставрополь – Ростов-на-Дону – Пятигорск – Москва» начинается так: «Поэт состоит из записок – волшебных и полупьяных,/ Курсантов, курсивов, курсисток, солдатиков оловянных…» и далее следует достаточно немаленький набор, из чего поэт состоит ещё, в котором, всё-таки, на первом месте: «Из ритма, рождённого утром», а затем уже «особа.., ошибки.., признания.., морщинки.., измены и веры…».

Собственно, это приближение к осознанию тяжкой ноши Божьего дара творить слово и словом. И подобное определение своего внутреннего мира, опорных точек своей вселенной, нужно было прежде всего самому поэту. И неслучайно это стихотворение так долго рождалось, проживалось, уточнялось, подобно лучу уносясь в будущее и возвращаясь отражёнными, пока ещё до конца не сфокусированными очертаниями будущих тем… Каждое слово в этом перечне – это ключ к немалому числу стихотворений.

…Началом семидесятых лет датировано стихотворение-откровение, в котором поэт не стал заботиться о шифре, выплеснул просто и грубо…

Ну что тебе ещё наговорить?

Навыдумать?

Гляди: нагие фонари –

Глаза навыкате, как идолы…

Гляди: рекламы отупевшие,

Будто буддийские богини…

С какого заорать скворешника?

Какие гимны спеть благие?

…Как скоморох, мороз балбесничает.

Ну что тебе ещё, несносная?!

Твои глаза осиротевшие –

Осколки осени…

Искренность обоюдоостра. У молодого поэта искренность предельная, порой наотмашь, неоправданно жестокая. Но иначе он не может. Иначе, какая искренность… К тому же, семидесятые годы прошлого века не поощряют искренность: идеалы коммунистического завтра всё более отторгаются, инакомыслие всё более базируется на искренности и оно неугодно и даже наказуемо. И хотя Сутулов-Катеринич в своём творчестве редко касается социальных и, тем более, политических тем, а если это и делает, то либо завуалировано, либо открыто, заведомо зная, что лежать такому творению в столе, в отношениях между людьми, в обществе, в его жизни тоже не всё так просто, не обо всём можно говорить, запретов предостаточно. Но поэт не может быть поэтом, если вынужден лгать, кривить душой, угодничать перед кем-либо или чем-либо. Подобное стихоплётство не имеет пути к сердцу, к душе. Стихоплёт, запросто выполняющий любой заказ, этого не понимает, не стыдится своей бездарности. Настоящий творец не сомневается, что подобное служение власти или золотому тельцу, сродни распаду души, утрате дара. Но он не может и молчать, не может держать стихи в столе, как ни в чём не повинных узников, и начинает искать свой шифр для иносказания. Подобный поиск характерен для творцов всех видов искусства семидесятых – восьмидесятых лет в большой державе развитого социализма СССР.

Это было время искренне-иносказательного разговора поэта с читателем. Разговора на кухнях, в узком кругу тех, кто понимал и чувствовал неискренность жизни. Поколению семидесятников, к которому принадлежит Сутулов-Катеринич, выпало оттачивать умение иносказания, иноизображения, инозвучания.

А читателю, зрителю, слушателю тех лет – умение читать между строк, видеть за изображением, слышать за фанфарами то, ЧТО творцу приходило свыше.

Главное же для творца было – КАК передать, донести это ЧТО тем, кому важно, жизненно необходимо услышать, увидеть, понять, постичь истинное…

Матрица его поэзии закладывалась на излёте социализма. Учителями были шестидесятники. Которые первыми начали шифровать творимое. На тайно возвышенное намекал Андрей Вознесенский. Непреложные, а оттого не всеми воспринимаемые истины, декларировал небесталанный Роберт Рождественский. Пытался противостоять принятой безыскренности Евгений Евтушенко. Намекали на что-то не сказанное до конца, но понимаемое, домысливаемое Белла Ахмадулина и Булат Окуджава… Оттепель позволила им кое-что расшифровать.

Сутулов-Катеринич поэт своего времени и своей страны. Но, спустя годы, когда время стало другим и страна другой, он понимает, что в освоенном умении таить, прятать, шифровать то, что хочешь донести, уже как бы и нет нужды… Но тогда уйдёт всё очарование сотворённой собственной вселенной…

В 2013 году он пишет:

…пора признаться, не покаявшись,

в любви, которой след простыл…

покурим, милая, на камушках:

нева ворчит – шалят мосты.

река ночными машет крыльями,

как чудо-юдо-птица-кит…

сто лет назад недооткрыли мы

ни антарктид, ни атлантид…

И в этом же году ещё одно откровение своего времени. Уже без всякого иносказания, напрямую, по-честному…

…давай так и скажем: эпохе конец! –

не только твоей и моей распрекрасной,

провальной, банальной, ужасной, опасной,

безумной, безродной, беспечной, бесстрастной,

но целой стране – неизбежный звездец.

не верил отец, сохраняя билет –

партийный, великий, воспетый, треклятый,

надменный, священный, расстрельный, распятый,

кремлёвский, солдатский, рабочий, измятый –

но прятал за зеркалом Новый Завет.

европам – привет! – ухмыляется сын. –

свободным, циничным, волшебным, блаженным,

продажным, отважным, киношным, служебным,

америкам жутким, китаям скаженным –

до индий добрался, и там – подлый сплин…

Земля – апельсин! – восхищается внук,

младшой из четвёрки, Илюха-алтайский. –

ты, деда, не майся! Кощей-сенегальский-

валдайский-версальский-бискайский-бенгальский-

вестсайдский-байкальский – бездарный дундук!

…И отзвук, и звук долетят – через век –

Уже долетели, коснувшись мембраны

Праправнука Яна, праправнучки Анны…

Хореи и ямбы даруют нирваны

Тебе, долгожданный Иной Человек!

С одной стороны, он заякорен своим временем, страстями и опытом прожитых лет. С другой, болезненно понимает, что есть другая жизнь, другой опыт, другие формы, в которые можно вкладывать Богом данное тебе ЧТО. И тогда, так и не проявленное в юности, не выпущенное на волю, в полёт, желание говорить искренне то, что приходит: «Больно без солнца… В небо – на волю!», можно вынести за ограниченные рамками пространства-страны и эпохи-времени границы. Его вселенная начинает расширяться, прирастая новым опытом и откровением.

Но иногда земная реальность, отвергая некогда подписанный им самим с собой договор о разделении двух сфер, бытия и духа, вторгается в его вселенную, и тогда нечастое и неожиданное, как поэллада «Письма на волю», остаётся в ней навсегда без всякой поэтизации. Может быть, исключительно по причине пронзительного для него самого открытия:

…И я был Господом, грешным Богом,

недолго, правда, – часа четыре

зато воистину всемогущим,

свободным Богом,

каким приснился блатным мальчишкам,

парням угрюмым, прыщам вертлявым,

верзилам наглым, чертям смазливым,

уже прознавшим о журналисте

по тем каналам, которых вовсе

не существует и быть не может!..

Этот поэтический репортаж о посещении арестантской зоны в поэзии Сутулова-Катеринича явление наособицу. Он крайне редко, лишь когда не может это не сделать, делится событиями из своей жизни, не зашифровав их предварительно.

Но он человек, не ангел, и хотя в его поэзии мало того земного пространства, каким живёт и чему радуется физическое тело, практически нет весны, зноя, моря, ветра, рассветов и закатов,.. порой нестерпимо-неизбежно бегство или желание бегства от всех и от себя… И он его осуществляет. Хотя бы виртуально:

…невероятно, но… возможно

сбежать тайком и без оглядки

в седую степь,

где ковыли рифмуют

мысли, судьбы, годы

под взглядом голой скифской бабы,

которой ход времён смешон,

как нам смешон аттракцион

в провинциальном городке

с его жирафом, бегемотом

и непременным скакуном –

с его верблюдом, крокодилом,

медведем, страусом, слоном

и сумасшедшим скакуном!..

Бегство от всех.

Бегство от себя…

И то и другое невозможно, когда ты – вселенная. И тебя гнетёт ощущение: непроявленное, непостигнутое, потому что не тобой зашифровано твоё слово, и сколько бы ты не бился, этот шифр никак не даётся, никак не открывает всю истину, всё знание, но порой, словно молния или раскат грома невидимого тебе разряда, прорежет жизненное пространство и отпечатается в памяти, чтобы так и остаться вечной загадкой…

бессмертный,

когда ты поверишь

и в Бога,

и в смелость минуты,

которая длится блаженно –

беспечно, почти бесконечно –

пока ты иголкой приколешь

к шершавому ромбу картона

тобой остановленный миг?!

Но

путь от себя к себе

кажется бесконечным –

чёрным? лучистым? Млечным?

вечным? беспечным? встречным?..

Сколько вопросов, на которые нет ответа ни у автора, ни у читателя. И тогда, задав их и не получив ответа, привычно начинается расширение пространства земного, иллюзия успешного бегства…

Кочуя за кордон, пардон, за кадр страны,

За камерный размер условного холста,–

Мечтаю посмотреть на нас со стороны

Луны – со стороны, что якобы пуста.

И посмотрел.

…здесь – ничего хорошего?

там – ничего плохого?

грешного прошлого крошево…

требуется психолог!

здесь – это в ранней старости.

там – это в раннней юности.

если сейчас расстанемся,

значит тогда разлюбимся.

жил-ошибался-каялся-падал-взлетал-

влюблялся…

факультативно – крайности пьяного

панибратства.

…там – позитив хорошего?

здесь – негатив плохого?

вёшенка лешего дёшево… требуется филолог!

там – это в разной Азии. здесь – это в празднойАфрике.

предкам – твои фантазии! внукам – твои

галактики!

жил-удивлялся-странствовал-дрался-рыдал-

смеялся…

конспиративно – странности стильного

тунеядства.

…здесь – ренессанс хорошего? там – рецидив

плохого?

брошка в домишке заброшенном… требуется

астролог!

здесь – на ладошке Господа. там – на планете

Воланда.

поздняя весть ниспослана – вечная ночь

расколота.

дольше и дальше?! – станции жизни

непредсказуемой.

век серебрится стансами Музы ненаказуемой.

Это написано в Африке. В стране под названием Гана. В городе Такоради. С перерывом в четыре года, в декабре 2009 и в декабре же 2013-го… Много позже другого стихотворения об истории своей страны. Родившегося, когда осознал, что время писать откровенно, без иносказа, приспело, пришло. Дождались, порадовались – всё накопившееся понятое, но в своё время невысказанное, зажатое, спрессованное до болезненности, до ошалевающей тоски, до сводящего с ума непонимания ненужности, обижающей невостребованности тогда, когда так было нужно – выплеснуть…

Моя безумная страна, моя убогая,

Какому богу ты верна, какому Гоголю?

Какому Грозному дана, какому Сталину?

И, как распутная жена, кому оставлена?

Вопросов много. Ты – одна… Вагон качается.

Типично русская вина: вино кончается.

Страна актёров и гуляк: по жизни с цацками.

Душа лакейская твоя: «Бориске царствие!»

Страшит святая простота лица смоленского.

Страна иконы и кнута. Страна Кипренского.

Ах, имена во временах! Гудки протяжные…

Терпеть не может Пастернак

замочной скважины…

Булгаков любит точный счёт:

«Манжете верите?!»

Сыграй на дудочке ещё, попутчик флейтовый.

И ноготь Пушкина пронзит снега беспечные –

Поэт транзитом просквозит

от речки к вечности.

Поручик, ногу в стремена! Дуэли – истовы.

Ты виноват, что семена стихов убийственны.

И Мартов с марта виноват: «Виват Ульянову!»

А венценосец во сто крат… Идите к дьяволу!

Типично русская лапта – послать подалее

«До первой крови, господа, и – выше талии…»

По Сеньке – шапка! В лагеря, страна острожная!

Страна банкиров и гуляк… Заря тревожная.

Страна, которая молчит… И – вечно сонная…

Где гордо носят стукачи клеймо погонное.

До самой маковки сыта, пьяна расстрелами…

«Авось!»; «Семь футов…»;

«Ни черта!»; «Что мы наделали?!»

Рейхстаг. Победа. Нищета. Конфеты с мишками.

Страна барыги и шута. Страна Покрышкина.

Типично русская черта – графа проклятая.

Тирана тягостна пята, – не путать с пяткою!

Просить прощения? Уволь, бемоль сонатная.

Пароль? Яволь: «Король под ноль –

голь перекатная!»

Воронеж. Сочи. Магадан. Тоска чукотская.

Страна калмыков и славян. Страна Чайковского.

В алмазах – небо…

Пожалей врага желанного.

Страна берёз и журавлей. Страна Улановой.

Состав взрывает сволота: три сотни ранено…

Страна чечена и мента. Страна Гагарина.

Держать высокое пари? До фени – лампочки…

Пророки метят в упыри, а бабы – в «бабочки»…

Веками плачь в колоколах,

аккорд Высоцкого!

И мчатся кони впопыхах, и сердце цокает…

Моя прекрасная страна, моя несчастная,

Ты по-весеннему вольна: уроды – частности.

Многоголосая страна, страна безлюдная –

Как серебристая волна, как стужа лютая…

И лишь такие дураки, как я, (нас тысячи!)

В ладонь измученной руки губами тычутся.

И скажет сыну дурачок, и скажет дочери:

«Я – человек, а не сверчок! Страна – отточие…»

И заякорил во времени земном, обозначил в земном же пространстве «2000. 12-18 августа Ставрополь – Москва – Аккра – Такоради».

Обозначил, отдавая себе отчёт, понимая, что ни временных, ни пространственных границ у истинной поэзии, как и у этого стихотворения, нет…

Поэтический мир Любови Шубной

Бронская Людмила Игоревна,
доктор филологических наук,

профессор кафедры отечественной и
мировой литературы СКФУ

 

Есть такое понятие и, соответственно, явление – сельская интеллигенция. Это исторически сложившиеся социально-профессиональные группы, связанные с умственным трудом.

Сформировано оно было с начала ХХ века. Например, А. П. Чехов годами практикующий в подмосковном Мелихове, был сельским интеллигентом, как впрочем, и другие земские врачи, учителя, руководители почтовых отделений, агрономы и т. д. По прошествии многих лет, уже в советское время сельская интеллигенция продолжала оставаться важным культуротворческим постом в глубинке. Особое место здесь занимали работники домов культуры, сельских клубов.

Время идет, мир изменился, изменилась и крестьянская жизнь, однако социальный феномен, каковым является сельская интеллигенция, не исчез. Люди, преданные своему изначально просветительскому делу, продолжают свою миссию. Их деятельность важна и необходима. Функциональная активность сельской интеллигенции свидетельствует о том, что данная социальная группа в сложившихся условиях выступает в качестве одного из главных факторов, обеспечивающих жизнеспособность и сохранение накопленных духовных ценностей современного российского села.

К таким сельским интеллигентам мы можем с уверенностью отнести и Любовь Федоровну Шубную. Она родилась в селе Калиновском, родине Ивана Кашпурова, знаменитого ставропольского поэта. Происхождение обязывает. Знаменитый односельчанин повлиял, безусловно, на выбор будущей профессии юной школьницы, пока неумело подбирающейрифмы. Кашпуров, обладая яркой социальной активностью, вел большую просветительскую работу, он часто встречался со своими читателями, в том числе и в своем родном селе Калиновском. Патронировал работу семинара для начинающих поэтов, на встречах с которыми учил видеть мир в его подробностях и мельчайших деталях. О кашпуровской лирике так говорили его современники и почитатели его таланта: «Любители поэзии сразу заметили: глаз у поэта зорок, мир подается в свежих, незахватанных деталях

и красках, так что привычные вещи и явления обретают новое освещение»(А. Мосинцев); «Кашпуров располагает богатой палитрой красок, помогающей читателю увидеть землю во всей красе» (В. Алов); «И действительно, активность зрительных планов в произведениях поэта достаточно велика. Но это не означает, что другие органы в творческом процессе Кашпурова бездействуют или слабо задействованы. Нет, конечно, и они принимают участие в создании образных рядов, хотя и уступают в употребительности зрительным ассоциациям» (О. Шатохина).

По-другому быть и не могло: уже в школе Любовь Шубнаяначала писать стихи. Потом училась в Краснодарском институте культуры. Вернулась на малую родину. Сейчас живет в селе Александровском, руководит районной газетой, известна как поэтесса, пишущая как для детей, так и для взрослых, и переводчица – с болгарского и с некоторых языков народов Северного Кавказа, например, с балкарского и лакского.

Я впервые встретилась с творчеством Любови Шубной, когда работала над темой о современных ставропольских детских поэтах. Мне понравилась подборка ее замечательных стихотворений для детей в недавно вышедшей антологии «Я наизусть читаю этот лес…». Вот одно стихотворение из этой подборки:

Весенние фантазии

На пригорке с маленькой свирелью

Девочка-Весна присела робко.

Заиграла – и зазеленела

Травка рядом с узенькою тропкой.

А внизу, над речкой, куст калины

Руки протянул Весне навстречу.

И рисует новые картины

Тёплой кистью ставропольский вечер.

Думается, что адресат этих стихов – не только ребенок, но и взрослый, который отчетливо помнит свои детские ощущения природных явлений, например, начала весны. Поэтесса чутко уловила пейзажные мелочи-детали при создании образа Весны, готовящей этот мир к ласковым солнечным денечкам, с теплым дождичком и яркой зеленью. Читая это стихотворение, можно помещать себя в иное пространство или, наоборот, воспринимать здесь поэта как здесь того места, где находится читатель. Взрослый читатель отчетливо противопоставляет себя – читающего здесь, – и себя, вспоминающего себя там, в детстве, когда Девочка-Весна была вовсе не метафорой, а подлинным антропоморфным персонажем детских фантазий.

Детская память характерна для взрослой лирики Любови Шубной. Она, эта лирика, реализуется для лирической героини в двух временах – сегодня и много лет назад (она определяет время своего детства так – «за временем»). Автор как будто проверяет свои сегодняшние чувства своими же детскими переживаниями.

Время сверчков

Песня сверчков из далёкого детства

Снова звучит среди пыльного лета –

Стоит прислушаться, стоит вглядеться –

Всюду есть милые сердцу приметы.

Где-то за временем – хутор уснувший,

Маленький домик… Цветы на окошке…

А на ковре из старинного плюша

Грустные-грустные белые кошки…

Где-то за временем бабушка Маня

Машет платком, провожая в дорогу…

Песня сверчков… Время дали туманит,

Детство скрывая от нас понемногу.

Эта формула «где-то за временем» переводит детские воспоминания в разряд мифического, легендарного времени, когда время превращается в вечность. И вечными становятся «хутор уснувший, маленький домик», «грустные-грустные белые кошки» на плюшевом ковре, «бабушка Маня», которая «машет платком, провожая в дорогу».

Некоторые поэты более чувствительны к времени, некоторые – к пространству. По этому критерию поэзия даже может разделяться на разворачивающуюся во времени и разворачивающуюся в пространстве, причем время может соотноситься с динамикой, а пространство – со статикой, и пространственные предпочтения связываются с поэтикой созерцания. Но независимо от того, названо ли пространство, описано прямо или нет, оно так или иначе присутствует во всех стихах, не только описательных.

Любовь Шубная – поэт времени. В характеристиках времени, в понимании его движения она точна, правдива, наблюдательна. В другом своем стихотворении «В моем королевстве – сплошные дожди…» она утверждает существование индивидуального времени для каждого человека. У каждого есть свое королевство, где время движется по законам души владельца этого королевства.

Душа человека – его королевство.

Роберт Бёрнс

В моём королевстве – сплошные дожди.

Но солнечный лучик сквозь тучи струится.

Но ветер тихонько шепнул:

– Подожди!

И где-то запела незримая птица.

Потом зазвенели вдруг колокола,

И радуги вспыхнули вдруг, словно свечи…

Моё королевство, душа, ожила,

Предчувствуя с ласковым солнышком встречи.

Дожди, ненастья как символ жизненных невзгод, но есть время и для солнечного лучика, упорно струящегося сквози тучи, и для песни незримой птицы, и для колокольного звона, и для встречи с ласковым солнышком.

Следует заметить, что снег и дождь в поэзии – не просто изображение природных явлений, поэт чутко улавливаетспособность этих слов создавать объемное пространство в стихе. Любовь Шубная по преимуществу – поэт дождя. Дожди идут и в ее взрослыхи в детских стихотворениях. И в том, и в другом случае она наблюдательна и точна в деталях:

Добрый дождь

Добрый дождь стучит в калитку:

– Заберите в дом улитку!

У неё промокли рожки,

Ей так страшно на дорожке!

Я на улицу бегу,

Всем улиткам помогу!

Мудро…

Под мелодию дождя

Дремлет мартовское утро.

Хлопну дверью, уходя, –

И услышу: «Очень мудро!»

Глупо, ты, конечно, прав,

Просто так сейчас расстаться…

Мудро – хлопнуть, уходя,

Но еще мудрей – остаться…

Не менее точна Любовь Шубная и в характеристике пространства. Говоря о пространстве, поэт нередко затрагивает такие темы, как мир, предельность, одиночество, поэтому пространственная лирика зачастую одновременно воспринимается как «философская». Но пространство может выступать и самостоятельно, как некая особая сущность, отдельная от описания, как целый мир, с которым поэт остается наедине.

Свобода обращения поэта с пространством подобна свободе обращения со временем. Поэт легко перемещается внутри стиха из одного пространства в другое или совмещает в одном тексте разные пространства, так что одно и то же высказывание может относиться к разным пространствам.

Мое село

Немало я прошла чужих дорог

И в городах чужих жила немало.

И привыкала. Только, видит Бог,

Мне Александровского не хватало.

Мне снились васильковые поля

И белый дом на улице Больничной,

Под Лягушинкой чудо-тополя

И запахи поляны земляничной.

Немало я прошла чужих дорог,

Но только привели дороги эти

В моё родное, щедрое село,

Где по-особому и солнце светит.

Первая радуга

Над Лягушинкой небо хмурится,

Гремит весенний первый гром,

И тёплый дождь спешит по улице,

Теряясь где-то за бугром.

А над селом повисла радуга –

Легка, воздушна и чиста.

Весенний дождик сердце радует

И душу лечит красота.

В поэзии равноправны реальные и виртуальные пространства (например, сон – пространство, любимое поэтами), а сам поэтический пейзаж часто предстает смешанным – в нем внешнее по отношению к поэту пространство соединяется с внутренним, ментальным. Пространство в поэзии часто связано с темой власти. Это может быть абсолютная власть над пространством, над миром. Такой властью может быть власть Бога, но также и власть поэта. Поэт выступает демиургом, творящим пространство, и ему подвластны любые миры и стихии. В романтической поэзии – это стремление субъекта обрести власть над пространством, противопоставив свою мощь мощи природы. Не менее постоянным в поэзии является и стремление укрыться от власти (власти толпы, государства, здравого смысла) и создать себе убежище, некое частное пространство, которое предстает как виртуальное или собственно поэтическое. Но свойства того или иного пространства могут оказаться изменчивыми: различаются эпохи, разнится индивидуальное восприятие поэта.

Прости меня, о Господи!

Я дочь твоя заблудшая.

Бреду по жизни странницей,

Не ведая, куда.

Не зная, как там сложится,

Не зная, что там сбудется,

От бед своих оправиться

Сумею я когда…

* * *

Фиалка спряталась в траве.

Не бойся, я тебя не трону!

Цвети, подруженька, живи,

Согласно Божьему закону.

Пусть кто-то скажет, ты проста

И неказиста даже с виду –

Тебя я буду охранять

И никому не дам в обиду!

Поэзия заставляет нас обращать внимание на то, как мы пользуемся языком. Каждое стихотворение говорит о чем-либо, но важно в нем не только это: важно то, как именно оно об этом говорит, как это может быть сказано на этом языке (и, добавим, в эту эпоху). Эта двуплановость делает стихотворение репликой в многоголосом разговоре с другими стихами – говорящими о том же, но по-другому или так же, но о другом. Поэзия противостоит многообразно проявляющейся в современном мире тяге к упрощению: может быть, как никакой другой вид искусства она сопротивляется поверхностному восприятию. Невозможно читать стихи, не вникая в них – так, как нередко воспринимают музыку, визуальное искусство и даже кино. Стихотворный текст располагает читателя к перечитыванию, и каждое прочтение в той или иной мере открывает нам немного другое произведение.

Поэзия, как и вообще искусство, производит непонимание из понимания (мы что-то знали о мире, но стихи заставляют нас посмотреть на это иначе) – и она же производит понимание из непонимания, обнаруживая и выстраивая новые смыслы и их пересечения.

Я убеждена, что поэзия Любовь Шубной – подлинная поэзия, что она производит непонимание из понимания, что она заставляет нас видеть мир иначе, выстраивая новые смыслы и их пересечения. Стихотворные строчки Любови Шубной располагают нас к перечитыванию, и каждое прочтение ее стихотворений открывает нам немного другое произведение.

Все дальше…

Все дальше уходит от нас наше детство,

И школьных друзей забываются лица.

А время листает и рвет так поспешно

Еще не прочитанной жизни страницы.

Все дальше уходит от нас наше детство,

Над школой кружится листочком акации…

Как жаль, что еще не придумали средства,

Чтоб в детство вернуться и там задержаться.

Жизни тоненькая нить…

О, жизни тоненькая нить!

Неровно сшитые полотна

Зигзагом робким – сверху вниз –

Порой непрочно и неплотно…

Из горьких и счастливых дней

Я жизнь свою сама сшиваю

И между ними узелки

Частенько прятать забываю…

Пусть жизнь мою ветер листает…

Селиванов Юрий Геннадьевич,
писатель, член Союза российских писателей

 

Видимо, права поговорка «Большое видится на расстоянии». Нужны годы, чтобы понять и оценить творческое наследие, которое оставила нам минераловодская поэтесса Раиса Котовская. Не теряет художественной ценности то, что создается не ремесленником от пера, а большим художником. Время, словно скульптор, высекающий статую из камня, оно удаляет все лишнее, лживое, надуманное, сиюминутное, оставляя только талантливое и правдивое. Настоящие стихи – это летопись эпохи, по ним потомки будут судить о том, чем мы жили, и была ли у нас душа. Стихи Раисы Котовской прошли проверку временем, они не потускнели, не устарели, – спустя десятилетия они заиграли новыми красками.

В этом и есть тайна настоящей поэзии. Вчитываясь в строчки ее стихов, видишь и чувствуешь, что они написаны сердцем.

Пусть жизнь мою ветер листает

С начала, а после с конца!

Работа, любовь…

Облетают

Цветы у родного крыльца.

Эти талантливые строчки – как будто сжатая история всей ее жизни. В далекие 70-е, когда Котовская начинала свой путь в литературу, оценить ее дар по достоинству люди не смогли, хоть даже в первых, полудетских своих стихах, она проявила всю силу своего таланта. Это отмечали многие маститые литераторы того времени, такие как А. Михайлов, Н. Сидоренко и др. Р. Котовская создала в поэзии свой мир, в котором жили ее герои, цвели сады, вставало солнце, колосились поля, убегала до горизонта южная степь широкая, раздольная, с ковылями, васильками и расцветающими весной на склонах балок тюльпанами. Она делилась всем этим с нами, отдавая все сокровища своей широкой, как поле, русской души. Дороже, чем эта степь, река и небо у нее ничего не было.

Степь. Знакомые сердцу могилы.

Вся еще золотая стерня.

Память детства и родины милой

Незаметно обнимет меня.

Кто-то не понимал этой ее щедрости, не замечая сказочного мира ее поэзии, и равнодушно проходил мимо. Кто-то ждал ее стихов, и каждая встреча с творчеством Котовской была для него радостью прикосновения к прекрасному.

Котовская Раиса Николаевна родилась 6 января 1951 года в городе Бельцы Молдавской ССР. В 1952 году ее семья вернулась в г. Минеральные Воды, этот город она до конца дней любила и считала своей родиной. В семье было пятеро детей, сестры: Вера, Надежда, Любовь, Рая, – и брат Владимир, который впоследствии стал офицером и служил на Балтийском флоте. Детство было трудным, многодетная семья жила скромно, считая каждую копейку. В 1958 году семилетняя Рая пошла в первый класс в новую, красивую, с белыми колонами на входе, школу № 27 (сейчас это лицей № 3). После окончания 8-го класса учебу пришлось на время оставить – семья нуждалась в деньгах. Раиса пошла работать на стройку, выбор был очевиден – туда брали всех, даже без специальности, да и заработки у строителей были повыше, чем в других местах. Тогда же поступила в школу рабочей молодежи. За несколько лет она сменила не одну профессию, увидела жизнь не с парадного входа, а изнутри, набралась жизненного опыта, который, переплавившись в душе, вылился в строчки лирических стихов. Первому сборнику своих стихотворений она дала название «Станция формирования», отдавая дань тому времени, когда работала проводницей. Окончив в 1969 году вечернюю школу, или, как ее тогда называли, школу рабочей молодежи, Раиса успешно сдала экзамены и поступила на заочное отделение филологического факультета Ставропольского государственного педагогического института, где проучилась до 1974 года. Поработала и проводницей, и чертежницей, и сапожником, и санитаркой в больнице, всякое повидала. Она и сама тогда, наверное, не понимала, что она ищет себя – впитывает как губка жизненные ощущения. Ее прямой, беспокойный характер мешал счастливому течению ее жизни, но она не могла по-другому. Раиса очень тонко чувствовала несправедливость, любые ее проявления и оттенки, как по отношению к себе, так и по отношению к другим. Может, именно поэтому не ладилась личная жизнь, за творческими удачами наступали периоды разочарований и неудовлетворенностью собой, жизнью. Слишком высоко была поднята планка, слишком требовательна она была к себе и к близким. У нее было три мужа, осталось двое сыновей. Последний муж Н. П. Ляшенко – ставропольский писатель, прозаик, автор книг «Здесь их судьба», «Камерный концерт», «Приснилась первая любовь». Вместе они выпустили книгу «Судьба», посвященную писателю А. П. Бибику.

Раиса входила во взрослую жизнь, полная надежд на женское счастье и благосклонность судьбы. Она ощущала в себе талант и хотела, чтобы та «музыка», которая жила в ее душе, была услышана всеми.

1964 год – опубликовано первое стихотворение в газете «Коммунист».

В 1967 году писатель Игорь Романов, работавший в альманахе «Ставрополье», публикует несколько ее стихотворений.

В 1968 году вышел сборник молодых поэтов Ставрополья с 18 стихотворениями Раисы Котовской. Это был прорыв. О ней всерьез заговорили в профессиональных кругах Ставропольских литераторов. Главное, что подкупает в ее стихах, это душа – открытая душа поэта, обращенная к читателю, словно одиноко стоящий дом в поле с распахнутыми навстречу степным ветрам окнами.

Можно сказать, что поэзия Раисы Котовской исконно русская. Это не лубок, не частушка, не копирование фольклора. Стихи ее глубоки, может быть, даже глубже стихов известных поэтесс, ее столичных современниц, которые блистали благодаря своей академичности, мастерству и часто забывали о душе. Стихи Котовской другие – они живые, с подробностями быта, переживаниями. Именно в правде факта главная ценность ее стихов. Каждое стихотворение – это маленькая история. Вот пришел фотограф в дом, казалось бы – рядовое явление, спросил бесцеремонно: «Нет ли у вас покойников или невест?» Вроде бы ничего страшного, вопрос как вопрос. Но Котовская увидела за этим незначительным событием социальное явление – появление в обществе людей, которым хочется погреть руки на чужом горе. Она выводит его портрет и становится ясно, что этот человек – бездушный мерзавец, которому все равно, кого «грабить», живого или покойника, он везде и всегда ищет свои деньги, у него и туфли «проворные, как тараканы». Другое стихотворение и другая история: отец возвращается из поездки и привозит детям гостинцы. Дети радуются, для них конфеты – праздник. Да, мы так жили. Мало в те далекие 60-е годы наше поколение ело конфет и разносолов – хлеб белый не каждый день видели, в очередях за обыкновенными булочками стояли. Когда читаешь строчки этого стихотворения, сжимается от боли душа.

В стихах Р. Котовской есть то, что присуще всем русским людям – искренность и бесконечная любовь к родным местами отчизне. Русский человек не может жить без родины. Она много пишет, учится работать со словом, чувствовать строку, ритм, рифму. Ее рифмы насыщенны и разнообразны, а язык богат местными наречиями. Котовская печатается в газетах, периодических изданиях. В 1975 году она поступает в Литературный институт имени Горького, успешно пройдя творческий конкурс. Этот институт был популярен не меньше, чем ВГИК, МГИМО или МГУ, учиться в нем было престижно и почетно. В то время говорили, что легче вступить в союз писателей, чем поступить в Литературный институт. Котовская с головой ушла в учебу. Сбывалась ее мечта – стать профессиональным писателем.

К слову, русскому слову, тянуло ее всегда. В статье «Слово друг – слово враг» Котовская пишет: «Пришло время говорить об ответственности за сказанное слово перед Богом. Что же делает наши слова «мертвыми», а нас повинными в грехе празднословия? Это утрата высшей идеи жизни, одухотворяющей слово». Она приводит слова Ф. М. Достоевского, который так формулирует высшую идею жизни: «Основная и самая высшая идея человеческого бытия – необходимость и неизбежность убеждения в бессмертии человеческой души». В этой же статье, говоря об ответственности настоящего писателя за слово, она цитирует св. о. Иоанна Кронштадского: «Нынче люди поставили огромного идола и велят всем ему кланяться. Этот идол есть отрицательная литература. Писатели наши и сотрудники газет не живут у себя дома (в душе своей), а обращаются только во внешнем мире: судят, рядят обо всем окружающем, а о том, что делается в душе их, какие в ней болячки и недостатки, какие страсти овладели ими самими, в чем им надо покаяться перед Богом и перед людьми, в чем исправиться, – этим они не занимаются и покаяния не признают. Но какая польза человеку, что он весь мир приобретет, а душе своей повредит?» «В ХХ веке», – продолжает развивать свою мысль о языке Котовская, – «вслед за упадком православной духовности произошла окончательная девальвация слова». Котовская не случайно приводит эти цитаты в своей статье. Душа и слово – их единство и связь волнуют ее. Она старалась жить в ладах с совестью и с Богом в душе, чувствуя в себе призвание писать, именно этой дорогой она хотела идти по жизни. Не за куском хлеба тянулась, не за престижем и конъюнктурой – за правдой, за возможностью рассказать людям о той жизни, которую видела она, о том мире, который жил в ее возвышенной, устремленной в небо душе. Ее стихи перекликаются с русским фольклором: «речка-реченька», – уменьшительно называет она Куму.

Молча вслушаюсь в крик петушиный,

Или вчувствуюсь в крик соловья –

Всюду пахнет дождем и крушиной.

И волнуется память моя.

Многие стихи Р. Котовской воспринимаются как народные. Она чутко улавливает пульс родной земли, чувствует ее жизненную силу, обожествляет природу, любя до последней травинки весь этот мир.

Рябина красная,

златолиствянная,

Зачем в пустом лесу

одна горишь?

Что под ветрами ты

теперь как пьяная.

Все сокровенное

мне говоришь?

Слепы, глухи давно

леса стоят стеной,

Зимой напугана,

слегла трава…

Не спи, рябинушка,

поговори со мной,

Пока горишь еще,

пока жива.

Природа для нее – храм, где нет мертвого и живого. Все живое – и река, и лес, и рябина на лесной опушке, и облако, и дождь.

Руководители семинара молодых писателей, в котором Котовская приняла участие во время учебы в литературном институте, учитывая самобытность и мастерство молодого автора, ходатайствовали перед московским издательством о выпуске ее стихотворений отдельной книгой. Ждать выхода книги пришлось два года.

В 1979 году в Ставропольском книжном издательстве вышла тонкая книжечка стихов «Отчий дом». В этом же году в московском издательстве «Современник» выходит еще одна ее книга «Станция формирования».

В 1982 году выходит новый сборник стихотворений Р. Котовской «Ночной дождь». Известный критик А. Михайлов, возглавлявший в то время отдел поэзии журнала «Юность», писал в предисловии к книге: «Чем привлекают стихи Котовской? Прежде всего, правдой пережитого».

В том же 1982 году Р. Котовская переезжает жить в Ставрополь, где ей, молодой поэтессе, доверяют должность ответственного секретаря альманаха «Ставрополье».

1983 год знаковый в судьбе Котовской – ее принимают в Союз писателей СССР. Впереди годы плодотворного труда, поездки по родному краю, встречи с читателями, и много-много новых стихов, где самое главное место отведено, конечно, любви.

В конце 90-х годов в жизни Котовской наступил период, который можно назвать поворотным в ее творчестве. Поиски счастья, справедливости, истинного неразменного слова привели ее к Богу. Эта тема прослеживается теперь во всех ее стихах, очерках, выступлениях. В 2001 году она выпускает книгу «Россия граничит с небом».

У Раисы Котовской не так много книг: «Станция формирования», «Уроки пения», «Переменная облачность», «Ночной дождь», «Снеговица», «Судьба» и др. В книге «Судьба» Котовская выступает как философ и публицист. В статье «За что боролись» она обозначает два истока русской души – христианство и государственность, заставляя читателей по-новому взглянуть на роман А. П. Бибика «К широкой дороге». «Автор книги «К широкой дороге» настойчиво, последовательно и сознательно показывает нам, как Россия восстала, подстрекаемая иноверцами, против своего Бога», – пишет она. – «Перед Богом у человека нет прав, есть лишь обязанности, общие всем, – и это объединяет народ в одну соборную личность». «Пламенные революционеры», – продолжает развивать свою мысль Котовская, – «были прежде всего богоборцами, все они любили называть друг друга «чертушками» и определяли принадлежность людей к своим и чужим только по тому, есть в их доме иконы или нет».

В 2004 году за вышедшую в Москве книгу стихов «Судный день» она была выдвинута на Губернаторскую премию. Финансирование издания сборника взял на себя поэт П. Косяков. Книга стала событием в литературной жизни края.

В 2007 году Раиса Николаевна Котовская скончалась. Ей было всего 56 лет. Похоронена она в г. Минеральные Воды. В память о поэтессе, нашей землячке Минераловодской городской думой было принято решение назвать городскую библиотеку ее именем.

Мне посчастливилось встречаться с Р. Котовской – это были встречи в кругу друзей в начале 80-х. Наша маленькая поэтическая группка: Николай Бондаренко, Павел Косяков, Виталик Жандаров, – тесный круг единомышленников, людей, влюбленных в поэзию. Я помню встречу в квартире Николая Бондаренко. В большой комнате с уходящими под потолок книжными полками было накурено и многолюдно, обсуждали последние поэтические новости. Окуджава, Вознесенский, Ахмадулина – слышались фамилии маститых поэтов. Кто-то декламировал свои стихи. Раиса больше молчала, внимательно слушала, пытаясь в этом гвалте уловить логическую нить, курила, держа сигарету в тонких красивых пальцах, иногда вступала в разговор, вставляя точные и меткие слова, улыбалась шуткам. Черное строгое платье, как будто из шестидесятых, было ей к лицу. Мне казалось, что сейчас заиграет музыка и она начнет танцевать твист. Потом она размышляла о том, зачем человек пишет стихи, говорила очень тихо, взвешивая каждое слово, замолчав, задумчиво посмотрела в темное, с каплями дождя, осеннее окно. Такой Раиса запомнилась мне.

В городской библиотеке книги Раисы Котовской на самом почетном месте, они всегда востребованы читателями. Последний год жизни Котовская работала учителем в г. Минеральные Воды. Характер не позволял ей сидеть сложа руки. Она работала с одаренной творческой молодежью, проводила литературные конкурсы, писала статьи, боролась с бездуховностью, выступала против засилья западных ценностей в нашей культуре. В сборнике «Снеговица» в одном из стихотворений она писала, метко подмечая всю двусмысленность нашего времени:

Метя в души глумливым словцом,

Пораженья равняя с победами,

Натравили детей на отцов,

И отцов перессорили с дедами.

Тонко подмечено. В этих поэтических строчках заключена глубокая мысль – мы не случайно пошли по этому пути. Нас туда сознательно направили, выдав черное за белое, поменяв местами добро и зло, воспользовавшись русской доверчивостью и фальсифицируя нашу историю. Как еще разобщить народ, поссорить поколения, разрушить связь между людьми, сделать их слабыми? Только натравив детей на отцов, вбив между ними клин, который потом расколет и страну.

Тема казачества не могла не найти отражения в творчестве поэтессы – выросла она в казачьей стороне с укладом и обычаями, передававшимися из поколения в поколение.

Я здесь себе построила жилье,

Сюда я с полдороги возвращалась.

Здесь детство неразумное мое,

Когда-то, как ребенок, потерялось.

Хожу, ищу по ближним хуторам,

Зову его – ни отклика, ни плача.

И только песни слышу по дворам.

И новые и старые – казачьи.

Часто так бывает, что поэты предугадывают свою судьбу в стихах.

Птичьим гомоном даль говорила,

Таял лед и помалкивал сад.

Я какую-то дверь отворила

И уже не вернулась назад.

Безусловно, речь здесь идет о любви. Но так получилось в судьбе Раисы Котовской, что она однажды отворила дверь в еще один мир – поэзии и уже не вернулась оттуда, до последнего дня оставаясь тем, кем создал ее господь – поэтессой. У нее был редкий талант – идти от конкретного факта и через него выходить на бескрайние просторы человеческой души. Кто мы такие? Куда идем? Что такое любовь? Это те вопросы, которые она задавала сама себе, порой долго, мучительно ища ответ и не находя его.

В начале 80-х она пишет:

Пора погодить, оглядеться,

Где солнце, где лес голубой…

Любовь пробралась в мое сердце,

Еще до знакомства с тобой.

Эти нежные строки о любви трогают за душу своей девчоночьей искренностью. Жизнь в ожидании, в предчувствии любви – это как ожидание нового дня, как рождение новой жизни.

Ее светлый талант продолжает дарить радость. Раиса делила свою любовь на две равные части – любовь к людям и любовь к поэзии, к слову.

Не говори, что я сурова,

Что ожидаю я другого…

Не жду я нынче ничего

Помимо маленького слова

Но в целом свете – одного.

Она несла по жизни свой крест – неустроенность, непонимание, несбывшуюся любовь, одиночество. В одном из последних стихотворений «Эпитафия» поэтесса подводит итог своей жизни.

Я уже спокойна и свободна,

От всего с названьем «се ля ви»

От ревнивой дружбы подколодной,

От земной припадочной любви…

И, своя для нищих и убогих,

Об одном лишь думаю пути,

Лишь бы не загинуть по дороге!

Лишь бы крест до места донести!

Она ничего не просит для себя, ничего не хочет от жизни, с грустью и нежностью прощаясь с любовью земною и уходя по дороге другой любви, небесной и вечной, – бесконечной дороге к Богу.

«Горит свеча поэзии её»

Продвижение поэтического творчества Раисы Котовской в библиотеках Минераловодской ЦБС

 

Степаненко Любовь Ефимовна,

зав. отделом «Краеведение» ЦГБ им. Раисы
Котовской г. Минеральные Воды

 

В 2010 году Центральной городской библиотеке г. Минеральные Воды присвоено имя поэтессы Раисы Котовской.

С библиотеками города Раису Николаевну связывала многолетняя творческая дружба. С 1999 года и до конца жизни она являлась членом жюри районного конкурса чтецов ежегодно проводимого библиотекой, участвовала в праздниках, юбилеях. Презентации ее книг проходили в стенах библиотеки. Поэтесса была частым гостем в юношеских аудиториях. Ее выступления побуждали молодежь мыслить, чувствовать, сопереживать. На книжных полках 35 библиотек-филиалов Минераловодской ЦБС стоят сборники ее стихов, которые вот уже много лет находят путь к сердцу читателей, любителей поэзии.

Раиса Николаевна Котовская появилась на свет в канун Рождества Христова 6 января 1951 года. Родилась она в молдавском городе Бельцы, в семье потомственного железнодорожника, но ее малой родиной стал город Минеральные Воды, куда в 1952 году перевели на работу отца.

В семье было пятеро детей, жили скромно, считая каждую копейку.

По приезду в Минеральные Воды семье Котовских под строительство дома выделили участок земли недалеко от железнодорожной станции. Начали строиться. Недоедали, жили мечтой о новом собственном доме. Дети как могли, помогали родителям. Спустя годы, вспоминая далекое детство, опаленное минувшей великой войной, Раиса Николаевна написала

«…Мне снился дом

Высокий и красивый

И я не знала,

Что не мне одной

Недоедала,

Строилась Россия

Израненная страшною войной…»

Шли годы. Раиса окончила восемь классов дневной школы, пошла, работать и одновременно училась, сначала в вечерней школе, затем в Ставропольском педагогическом институте, а позже в Литературном институте имени М. Горького в Москве.

Свое первое стихотворение Раиса опубликовала в 13 лет, в газете «Коммунист», называлось оно «Фиалка» и было совсем не детским по содержанию и мастерству написания. В тоже время будущая поэтесса стала посещать минераловодское творческое объединение «Современник».

В 1967 году писатель Игорь Романов, работавший в альманахе «Ставрополье», публикует несколько её стихотворений. Через год выходит сборник стихов молодых поэтов Ставрополья «Первое свидание» под редакцией Ивана Кашпурова с 18 стихами Раисы Котовской. После этого о ней всерьёз заговорили в профессиональных кругах Ставропольских литераторов.

Первая книжка стихов Р. Котовской «Станция формирования» вышла в 1981 году в московском издательстве. В предисловии к ней известный поэт Алексей Смольников написал о молодом авторе: «…она собеседник, а не оратор, говорит она так, как говорят с близкими людьми – делятся радостью или огорчениями, ищут сочувствия или участия. И в этом, наверное, заключается та особинка ее человеческого склада и привлекательность поэтического дарования, которая выделяет ее среди дебютантов. В разряд образцов истинного творчества ее стихи попадают по той счастливой причине, что видит она все с поэтических высот Прекрасного и Великодушного».

Жизненный и творческий путь Раисы Николаевны далеко не был усыпан розами. Ей пришлось сменить немало профессий, работала грузчиком, сапожником, прессовщицей, проводницей, преподавателем.

В 80-е годы, после окончания Литературного института Котовская была принята в Союз писателей России, переехала на жительство в Ставрополь, работала ответственным секретарем альманаха «Ставрополье» и одновременно руководила краевым литературным объединением «Современник».

За годы творчества у поэтессы в Ставрополе и Москве вышли поэтические сборники «Отцовский дом», «Станция формирования», «Ночной дождь», «Уроки пения», «Снеговица», «Переменная облачность», «Лирика». Ее стихи печатались во многих сборниках, журналах, альманахах, газетах. Кроме стихов, значительное место в ее творчестве занимала публицистика, где она затрагивала самые острые проблемы, волнующие общество.

Последний сборник ее стихов «Судный день» вышел в 2004 году в столице. В предисловии Петр Ткаченко, учившийся вместе с Раисой Котовской в Литературном институте им, Горького, хорошо знавший ее творчество, назвал ее одним из самых одаренных поэтов Юга России. В 2005 году за этот сборник Раиса Николаевна получила премию губернатора Ставропольского края имени Андрея Губина.

Раиса Николаевна постоянно работала с начинающими поэтами и писателями, помогая им выработать свой стиль, свой почерк, учила законам стихосложения. Она дала путевку в большую литературу нашим землякам Бударину В. П., Бондаренко В. П., Третьяковой Г. В., молодой поэтессе Ольге Марковой и многим другим. Сегодня это известные на Ставрополье авторы, члены Союза писателей России.

Раисы Николаевны не стало 22 января 2007 года.

Вот уже 11 лет в январе месяце в библиотеках Минераловодской ЦБС проходят мероприятия, посвященные памяти Раисы Котовской. В ЦГБ традиционными стали вечера памяти поэтессы. На них присутствуют поэты и писатели Ставрополья, родственники поэтессы, жители города, почитатели её творчества и обязательно звучат стихи Р. Котовской в исполнении учащихся школы, в которой училась будущая поэтесса. У присутствующих на вечере есть уникальная возможность услышать живой голос поэтессы. Записи подарены библиотеке сестрой Котовской – Любовью Николаевной.

Три последних года сотрудники отдела «Краеведение» ЦГБ проводят неделю поэзии, посвященную Р. Котовской. Неделя проходит под девизом «Вернём поэзию в библиотеку» и её цель – продвижение поэзии в юношескую аудиторию. В своей работе мы используем различные формы культурно-массовых мероприятий: конкурс чтецов (стихи Р. Н. Котовской), литературный дебют, вечер поэтического настроения, литературные встречи поколений, литературные знакомства с молодыми авторами. Игровые формы: поэтический слэм, поэтический ринг.

В ЦГБ работает постоянно действующая мемориальная выставка «Вдохновение на кончике пера». На ней представлены личные вещи Раисы Котовской, документы, книги поэтессы, афиши её выступлений, фотодокументы из её личного архива.

В фонде отдела «Краеведение» ЦГБ наряду со сборниками стихов Раисы Котовской, литературой, рассказывающей о жизни и творчестве поэтессы, есть подборка её публицистических статей, рукописные статьи на тему литературы и православия, книги ставропольских поэтов и писателей с дарственными надписями, подаренные поэтессе в разные годы её жизни.

В планах библиотеки создание музея «История города в лицах» и одно из центральных мест в нем займет экспозиция, посвященная Раисе Николаевне Котовской.

«Я поэт не по собственной воле…»
О личности и поэзии В. Г. Дмитриченко

Чекалов Петр Константинович,
доктор филологических наук, профессор.

 

Валентина Гапуровна родилась 19 января 1956 года в селе Лузинка Северо-Казахстанской области. В семье было шестеро братьев и сестер, она же – третья по счету. Мать – Пелагея Кондратьевна Дмитриченко, русская, доярка на колхозной ферме, отец – Эсмурзиев Гапур Ахметович, ингуш, попавший в Казахстан 14-летним подростком, – механизатор в том же хозяйстве, мастер на все руки. Этот генетический сплав позднее станет темой отдельного стихотворения:

Во мне таких намешено кровей,

Что никакому предку не приснится…

Как у отца – разлет моих бровей

И как у мамы – губы и ресницы.

Конечно, это замысел Творца,

А я – итог невыдуманной сказки.

Характером я – все-таки в отца…

Мне нравится характер мой кавказский!..

Образование у Гапура Ахметовича было только начальное, но любил читать прессу. Выписывал несколько газет и журналов, среди которых – «Роман-газета» и даже «Советская юстиция». Мать ругалась, что он чуть ли не половину месячной зарплаты (целых 31 рубль!) тратил на подписку, а ему не было жалко, читал с удовольствием, а понравившиеся места – вслух всей семье, а номера популярной в то время «Роман-газеты» – почти целиком. Впоследствии Валентина Гапуровна скажет: «Эти вечера я запомнила как самое святое и самое ценное, что было в моем детстве».

Дом располагался на самой окраине села. Дальше – только степь. Это обстоятельство тоже найдет свое лирическое воплощение:

Адрес детства – крайний домик на селе,

У колодца, где студеная вода…

Недалеко от дома находилось небольшое озерцо, которое в период таяния снегов разбухало, как на дрожжах, заливая собой всю окрестность. И тогда весь двор со всеми хозяйственными постройками в буквальном смысле оказывался отрезанным от остальной части села, превращаясь в маленький островок. И старшим братьям приходилось сооружать плот, чтобы добираться до школы через это море разливанное.

У Валентины очень рано обнаружилось феноменальное свойство памяти: стихи запоминала на лету, стоило только услышать звучащий текст. Потом придумала себе игру: сядет за стол, возьмет книгу в руки и делает вид, будто читает, а сама проговаривает вслух заученные строки. Бабушка наблюдала и удивлялась: такая мелкая, а уже читает!.. Кстати, так самостоятельно и научилась читать, соотнося слова и буквы с проговариваемыми стихами. И потом после первого прочтения стихи западали в память с той же простотой и неизбежностью, с какой складывают в ранец книги, тетради, ручки и карандаши. Так, она еще до школы знала назубок все стихи из учебников старших братьев.

Бабушка была травницей: собирала, сушила, использовала в лечебных целях различные растения. И в свои походы в степь нередко брала с собой и смышленую внучку. Бывало, скажет она: «хвощ полевой», «горец перечный» или «лапчатка», а Валя уже представляла себе, как они выглядят. Отсюда, вероятно, изобилие названий трав, цветов, деревьев и кустарников в ее лирике. И знакомство с разнообразным пернатым миром, перешедшим затем в стихи, тоже из детства: по просьбе Валентины отец выписывал и журнал «Юный натуралист», по которому она научилась различать птиц по окраске и голосам, стала лучше разбираться в растениях и животных.

В самый первый день школьной жизни учительница – Манякина Евдокия Петровна – зачитала классу стихотворение С. Маршака, помещённое на первой странице букваря:

В классе уютном, просторном

Утром стоит тишина.

Заняты школьники делом –

Пишут по белому чёрным,

Пишут по чёрному белым,

Перьями пишут и мелом:

«Нам не нужна война!..»

И в конце добавила, что все первоклассники учат его на память. Валя была потрясена: «Вот это дядька! Надо ж было так написать, чтобы все дети огромной страны знали наизусть его стихотворение!» И самой захотелось сочинить что-нибудь подобное…

Первая учительница – Манякина Евдокия Петровна – была замечательным человеком, душевным, отзывчивым, болеющим за каждого ученика. Она организовывала различные кружки, дополнительные занятия, массу воспитательных мероприятий, и Валентина успевала всюду, пытаясь утолить жажду познания. Любила, когда учительница давала слово и просила подобрать к нему рифму. Старалась изо всех сил, тянула руку, а Евдокия Петровна спрашивала ее в самую последнюю очередь, потому что знала: Валя найдет не одно, а несколько созвучий. А если кто-нибудь из класса набирал больше нее рифм, не успокаивалась, пока не оставит позади и его.

Первое стихотворение о подснежнике сочинила в пятом классе. Следом появились и другие. Бабушка, увидев пробу ее пера, взяла и отправила в районную газету «Ишим», где и были напечатаны в 1968 году. Подборка из нескольких стихотворений занимала целую полосу малоформатной районки.

Теперь, воспринимая это событие через призму состоявшейся творческой судьбы, полагаешь, что именно тогда пятиклассница и должна была определиться со своим призванием и всю свою неуемную энергию направить в это русло. Но на деле все обстояло не так: школьница увлекалась слишком многим, многое давалось легко и просто, чтобы в первой газетной публикации увидеть некий судьбоносный знак. Являлась горнистом школы, хорошо рисовала, была редактором классной и общешкольной стенгазет, играла на гармони, обеспечивала музыкальное сопровождение практически всех школьных мероприятий. Бегала очень хорошо: на спор босиком обгоняла старшего брата на велосипеде! Играла в настольный теннис, плавала, зимой каталась на лыжах и коньках, играла в футбол с мальчишками и даже принимала участие в соревнованиях, пока формы не стали выдавать в ней ученицу… Потом работала учительницей физкультуры, фрезеровщицей на заводе, заведовала библиотекой в родном селе, во время уборочной страды носилась по полям на мотороллере, собирала сводки, вывешивала их на полевых станах, писала сценарии к праздникам, статьи в газету, а по ночам еще работала на току… Поэтому Валентина Гапуровна вполне справедливо писала о себе в автобиографии: «Энергия била из меня ключом…» Вот другая немаловажная оговорка: «Стихи… слагались в моей голове, чем бы я ни занималась». Но в водовороте различных увлечений, видимо, она и сама не совсем серьезно воспринимала то, что было даровано ей природой изначально. Тому же способствовал и выход замуж, переезд из Казахстана на Ставрополье (г. Невинномысск), рождение сыновей, развод, новое замужество, организация своего бизнеса, создание совместного российско-польского предприятия, отъезд с семьей в Польшу, возвращение через два года, строительство дома, обустройство сада… А стихи… Стихи продолжали сопровождать, но большей частью занимали жизненную периферию. Максимум, что Валентина могла позволить себе, – прочитать их в кругу близких людей. Среди них не было ни одного, кто мог бы по-настоящему оценить прозвучавшие строки, но все же именно они почувствовали, что стихи стоящие, и надоумили публиковаться, издать книгу. А она этим никогда не занималась, не знала, что делать, с чего начать.

Обратилась в городскую газету, предложила подборку для печати. Там они благополучно пролежали в течение полугода без всякого движения. Пошла и забрала обратно. Выяснила, что в Невинномысске работает литературное объединение под руководством писателя В. А. Яроша. Созвонилась, пришла на заседание, передала рукопись. Виктор Андреевич познакомился и сказал, что учить ее нечему, нужно издаваться. После того и был составлен и издан первый сборник: «Выбираю любовь» (2000 г.). За ним последовали еще три поэтические книги: «Подкова на счастье» (2002), «Продолжается жизнь» (2003), «Звезда в колодце» (2004). С этим творческим багажом она и вступила в Союз писателей России. Случилось это в мае 2004 года. Уже после того она издала еще небольшой сборник стихотворений «Лунная подкова» (2006) и двухтомник избранной лирики «Объяснение в любви» (2016).

Валентина Гапуровна в поэзию пришла в том возрасте, когда другие её обычно покидают. Но в отличие от многих она явилась не беспомощным учеником, а зрелым, состоявшимся художником. Эту черту в ней сразу заметили и В. А. Ярош, и В. И. Сляднева. И потому за прошедшие годы ей удалось заявить о себе как о настоящем поэте, занять свою нишу в ряду лучших лириков края. У неё свой голос, свой почерк, стилистика, образная система. В сущности, у нее только два главных лирических субъекта: героиня, в которой, по верному замечанию Р. Казарян, без труда угадывается автор, и природа. Но не только не существует непреодолимой преграды между ними, эти две темы зачастую совмещаются и переплетаются: практически на всех этапах жизни героиню сопровождают явления природы, а в пейзажной лирике почти всегда присутствует настроение героини, ее состояние, взгляд на мир в буквальном и переносном смыслах.

Вот, к примеру, стихотворение «Весна», в котором представлены скирды сена, звонкая песня птахи в ивняке, тянущиеся к реке седые туманы, отряхнувшийся ото сна задумчивый лес, подернутая сиреневой дымкой даль, только-только разгорающийся день… Конечно же, это пейзаж. Но вот финальные две строчки: «И моя одноокая комната / Тяготит, как несчастье, меня…».

И тут мы понимаем, что вся картина увидена героиней из окна своей комнаты. Так обозначается ракурс взгляда. Но это не все и даже не главное. В конце стихотворения проявляется мотив «несчастья», сосредоточенного в «одноокой» / однооконной квартире. Чем же вызвано тягостное состояние героини, проведшей ночь без сна? Прямой ответ в тексте не прописан, но подтекст подсказывает, что комната не только «одноокая», в ней еще и одиноко. Этим и определяется печальное звучание стиха. И, таким образом, все начиналось с природы, а заканчивается жизненной драмой.

Обратимся к стихотворению «Речки зеркальной веселая трель…», в котором хмель не просто обвивает черемуху, а «душит» ее в объятьях, шепчет ей что-то в дурманном бреду, отчего та совершенно теряет голову и гибнет в самом цвету. Условно-романтический образ. Но вот в финале появляется кровоточащая строка: «Нежные ветки изодраны в кровь…» Разумеется, – метафора. Но данный троп привносит в условно-метафорический мир стиха плотское начало, ощущаемый мотив жестокости, надругательства. А заключительная строка: «Знаю и я про такую любовь!» не просто удостоверяет в возможности яростной любви в мире природы, она еще одним дополнительным штрихом указывает на любовную драму, пережитую самой героиней. Таким образом, стихотворение обогащается жизненной параллелью и уже выходит за рамки чисто пейзажной лирики.

В стихах Дмитриченко богато представлены все времена года, но осень, кажется, более частой гостьей на страницах ее книг. Любопытно, что она (осень) предстает неотразимой, прекрасной зрелой женщиной («От чистых рос крапива в серебре…»). И такое соотнесение встречается неоднократно. Оно угадывается даже тогда, когда сравнение не прямо указывает на эти две ипостаси (осень – женщина), но присутствующие в стихотворных текстах иные образные элементы воссоздают чисто женский образ осени:

От избытка чарующей силы

Осень платье рванет на груди <…>

И раздетая роща покажет

Диких груш молодые сосцы.

(«Чарующая сила»).

И в другом месте стыдливая осенняя рябина никак не решится сбросить платье у всех на виду («Тополь с легкой душой обнажается…»). А вот петуния не страдает комплексами такого плана, и после соития со шмелем, когда тот, «от небывалого счастья тяжел», летит, натыкаясь на травы, она без всякого смущения поправляет слипшейся юбочки яркий подол («Шмели и петунии»).

С женщиной соотносится и лето: «Подняв подол, бредёт рекою лето» («Взбивает май капелью синий плёс…»), и отплодоносившееся поле: «Лежит спокойно убранное поле, / Как женщина, родившая дитя» («Сухое лето и сухая осень…»). Поле, как женщина, разрешилось от бремени урожая! Наверно, так мог выразиться и мужчина, но для женщины такой взгляд, такие ассоциации представляются наиболее органичными.

Но не только пейзажные стихи восходят к человеку, но и человек, испытываемые им ощущения также нередко раскрываются с помощью природных параллелей. Вот как в стихотворении «Одеяло лоскутное» дается представление о счастье:

А счастье-то – вот оно –

Ощутимо, реально, хотя

Из печалей и радостей соткано

И простегано ниткой дождя,

Звонким пеньем пичуги пронизано,

Непрерывным жужжаньем шмеля…

В другом месте образ счастливой женщины снова представлен в соотнесении с природным явлением: «Медом переполненные соты / Я в себе, счастливая, несу…» («Солнечно на сердце…»).

Связь с природой у поэтессы, как мы могли заметить, проявляется не только на уровне созерцательности, она глубже и теснее. Потому не случайно о собственном состоянии она говорит природными терминами: «Душа болит проростками добра» («Дни коротки»). И связь эта не односторонняя, а обоюдная, взаимообусловленная: «Моя душа всегда болит к ненастью, / А это значит – будет снег с утра!» («Дни коротки»).

***

Валентина Гапуровна родилась и выросла в деревне. И, хотя большую часть последующей жизни она провела в городе, знакомый с детства мир села и природы представлен в ее творчестве широко и многообразно. Родная Лузинка и отчий дом – одни из самых светлых и проникновенных страниц ее лирики. Весь этот сельский быт с косами, топорами, укропным духом, запахом кадки с засоленными грибами опоэтизирован с любовью. И свое место в этом мире находит гусь, разбрызгивающий лужи; подорожник у откоса, прикрывшийся изнанкою листа; глядящий нахалом влюбленный чертополох; развернувшаяся, как гармонь, поленница дров; разодевшийся, как пижон, старый клен; звонко хлопающий в ладоши тополь у плетня, с нетерпением ожидающий героиню…

Вот картинка о том, как прибрежные деревья уронили листья в воду. Казалось бы, обычное сезонное явление. Но поэтесса это событие наполняет дополнительным смыслом: «Листьев красные заплаты / Распластались на реке» («Дней ушедших отголоски…»). Оказывается, у опадающих листьев своя вложенная цель: прикрыть собой изорвавшееся тело реки. Попутно обратим внимание на великолепную мелодику: заплаты распластались…

Кто бывал в казахстанских степях, знает, что артезианская или колодезная вода там солоновата и отдает горечью, и Дмитриченко находит причину этого явления – не научно обоснованную, конечно, а поэтическую: колодцы солоны от горьких слез («Деревня»). И чайная роза цветет навстречу холодам неспроста, а из одержимой жизненной установки цвести до последнего вздоха и радовать мир красотой («Роза»).

Вот фрагмент из стихотворения «Будет»:

И, серьгой играя звонкой,

Окруженный стаей муз,

Будет хмель стоять в сторонке

Да наматывать на ус:

Свист малиновки у яра,

Жаркий шепот лебеды…

Используя природное свойство хмеля – с помощью усов обвиваться вокруг соседних растений, – поэтесса превращает обычное вьющееся растение в природный орган, способный поэтически воспринимать действительность.

В поэтическом мире Дмитриченко паучок на ветке ремонтирует свое серебряное кружево, одуванчики становятся прообразами мыльных пузырей, шелестят цветные нити дождей, степенные лоси запросто вскидывают солнце на рога, звезды, царапая обшарпанную шиферную крышу, кубарем катятся вниз, а Большая Медведица льет из своего ковша бесконечный звездный свет на флюгер мельницы…

Этот мир не назовешь особым, он обычный и привычный, но увиден особым зрением, потому и становится столь прекрасным. Многочисленные примеры убеждают, что под пером Дмитриченко самые незначительные, малоприметные явления обретают поэтическое звучание. Кто бы заметил, например, догадался и воспел пустые ячейки подсолнуха: «Подсолнух вислоухий на меже / Топорщится ячейками пустыми»? Или застрявшую в паутине осу: «И качает паутинка / Тельце высохшей осы»? Или на лету ударившегося о подойник кузнечика: «И кузнечики со звоном / Ударялись в бок ведра»? Или упавшее на крышу и покатившееся по желобу яблоко: «Яблоки, пропитанные солнцем, / Катятся по гулким желобам»? Или от раскрытого окна скользнувший блик: «Солнечным зайчиком, Брошенным створкой окна…»? И потому строчку «Я вбираю в себя каждый миг» из программного произведения «Творчество» нужно воспринимать не только в значении «живу каждым мигом», а в смысле – каждый миг и каждое мгновение человеческой и природной жизни имеют право быть воплощенными в поэзии.

Рассмотрим подробнее механику отражения природных явлений на примере одного стихотворения:

Лист из-под снега топорщится.

Вяз неприветлив и пег.

Желто-зеленая рощица

За ночь упрятала в снег.

Знакомая картина того, как за одну ночь первый снег укрыл под собой все видимое пространство. Попутно отметим точность рисунка, уверенную руку мастера, умеющего схватить мгновенье и представить суть свершившегося явления зримо, ощутимо, в красках.

Ветры ликуют и кружатся…

Всё в ожиданье пурги.

Оцепенели от ужаса

Клены у тихой реки.

Если в первой строфе перемены в природе представлены живописно, взглядом метким, наблюдательным, но все же бесстрастным, то тут уже внутреннее природное волнение, передающееся читателю через олицетворения: герои сезона ликуют и кружатся в предвкушении пурги, а вот клены, застигнутые врасплох неожиданным наступлением зимы, не способны очнуться от испытанного ужаса. И драматизм произошедшего отчетливо передает глагол «оцепенели» и художественная деталь, указывающая на место действия: «у тихой реки». Эпитет «тихая» усиливает лиризм звучания, оттеняет неподготовленность растительного мира к случившемуся природному перевороту. Этот же мотив углубляется и первой строкой финальной строфы: «Сойки с испугу таращатся…» Но вот заключительное трехстишие, которое гармонизирует звучавший на протяжении двух строф диссонанс:

Юные ветлы в бору

Шьют, удивляя изяществом,

Золотом по серебру!

Картина получается не просто поэтичной, – хрустальной! Она уже в ином – позитивно-преображенном – плане представляет тот же природный катаклизм. Не просто сглаживает драму, а просветляет финал, одевая его в празднично-метафоричный наряд.

И о наступлении весны говорится очень лирично: «Ходит весна по крыше / Капельками дождя». Здесь не столько то важно, что персонифицированная Весна способна ходить, а то, что ходит она по крышам капельками дождя. Эта как раз та деталь, которая трогает, берет за душу. И вот финал того же стихотворения:

И на ладонь, не глядя,

Вслушавшись в первый гром,

Божья коровка сядет,

Как на аэродром.

(«Май»).

Какой-то ощутимый задор просвечивает сквозь эти строки, соотносящие ладонь иаэродром. Но связывает эти два, казалось бы, несоотносимых понятия – божья коровка, для которой и раскрытая ладонь, что аэродром!

Возьмем другой пример, где автор снова соотносит далеко отстоящие друг от друга явления. Казалось бы, какая может быть связь между кустом жасмина и парламентером? Но вот сказала поэтесса: «Куст жасмина, как парламентер, / Выбросил над садом белый флаг» («Второе цветенье») – и все становится на свои места. И в двух строках скапливается одновременно целый букет выразительных средств: сравнение (куст, как парламентер), олицетворение (куст выбросил), метафора (белый флаг).

И подобных поэтических образов на страницах книг Дмитриченко – множество, и они всегда естественны и органичны в ткани стиха.

Валентина Гапуровна не только подмечает обыденные мелочи и детали жизни природы, а преображает их. Она обладает редким талантом превращать в истинную поэзию все, что ни попадется на пути, все, что ни окажется в поле зрения. И дар этот – природный, никаким образованием не усвоенный, никаким опытом не обретенный.

Немаловажно и то, что, когда поэтесса затрагивает тему личных невосполнимых потерь, заполняющих все ее существо неизбывной болью и чувством вины, она не впадает в публицистичность, стихи не превращаются в рифмованное страдание, поэтическая планка их остается очень высокой. Свойственное ей эстетическое чутье не позволяет даже в такой трагической теме, когда человек не совсем властен над собой, опускаться до тривиальности. Стих остается таким же емким, лаконичным, безупречным с содержательной и формальной точек зрений.

Многие строки Дмитриченко отшлифованы до такой степени, мысль и форма выражения в них слиты настолько идеально, что воспринимаются как крылатые выражения:

Беспристрастней судьи не бывает,

Чем пристрастная совесть моя!

(«Соберу я слова и просею…»);

Люди, может быть, чаще, чем реки,

И мельчают, и сходят на нет.

(«Замелькала листва, закружилась…»);

В любви всегда сильнее тот,

Кто меньше любит.

(Благодарю»);

Нет, к несчастью, надежнее средства

От любви, чем другая любовь!

(«Всё по-старому»);

Лишь тот сердиться не умеет,

В ком ни души, ни сердца нет!

(«Молчишь, на белый свет обижен…»);

Душе лишь то сказать под силу,

Что в ней самой заключено!

(«Молчишь, на белый свет обижен…»).

Это тоже неоспоримое свидетельство творческой состоятельности поэтессы.

Как личность Валентина Гапуровна сформировалась в советское время и сохранила в себе морально-этические принципы той эпохи. Она открыта, прямодушна, не двулична, не лицемерна, бескомпромиссна как в творческом плане, так и в плане житейском. Она не сподличает, не прельстится чужим, не пойдет против совести. Если же с ней начнут вести нечистоплотную игру, она молча снесет обиду, не опустится до низменных приемов, ответных эмоциональных росплесков. Она не умеет прощать только предательство. И, если подобное случается, без долгих раздумий прекращает отношения с таким человеком, будь он даже очень близким. Отсюда – истоки мотивов безусловного разрыва с предавшим любимым в лирике:

Не прощаю тебе, а прощаюсь,

Потому что простить невозможно!

(«Невозможно»);

Понять невозможно! Простить невозможно!

(«Кончается лето…»);

Прощают, не любя, – и это тоже счастье,

А если я люблю – то как же мне простить?!

(«Не надо вспоминать…»).

Касаясь вопроса поэтического языка Дмитриченко, В. Сляднева отметила его народность, метафоричность и «упорное нежелание поэта использовать слова, пришедшие к нам из нового мира, из духовного обнищания России».

Выражая солидарность с этим мнением, хотелось бы обратить внимание и на то, что Валентина Гапуровна порой использует лексику, скорей, из деловой или научной сферы, нежели художественной. Вот возьмем, к примеру, словосочетание «переменная облачность». Фраза имеет устойчивую стилевую маркировку, прочно привязывающую ее к метеосводкам. Но вот сказано: «Облачность в сердце моем переменная, / Скоро прольется дождем…» («Костерок»), и канцеляризм мгновенно обретает лирические очертания. И перед читателем предстает опечаленная женщина, готовая разразиться обильными слезами.

Вот другой пример такого же ряда: «Мне тогда даже ад пятизвездочным раем покажется» («Отпылает мой сад…»)? Эпитет, определяющий категорию гостиницы, соотносится с раем… В этом тоже проявляется оригинальность мышления. И здесь важна не только своеобычность, но и пластичность, с какой деловая лексика вводится в поэтическое пространство.

Не пренебрегает поэтесса и прозаизмами, словами с просторечным оттенком: «А сверчок калякает», «Не светит ни шиша», «И чумею от счастья…», «Кому теперь нужны мои страдания / И то, над чем я так мороковала», «И рифмы гомонят наперебой», «Орава воробьиная», «Пичуга лесная», «Разухабилась лебеда»…

И рядом – совершенно иной словарь: филигрань, экслибрис, гексаграмм, руны, сомнамбула, ультрамарин, миллимикрон, стаккато… Но и в таких случаях присущий автору эстетический вкус гармонизирует, сплавляет разностилевую лексику в единый органичный речевой поток.

Отличительным свойством лирики Дмитриченко является и то, что в ней не затрагиваются какие-либо социальные или общественно-политические проблемы, как будто их не существует вовсе. Это не может быть случайностью и свидетельствует о том, что поэтесса считает (или это происходит помимо ее сознательной установки), что поэзия – не форма борьбы или протеста, она – не поле брани, а сплошное переживание и настроение. В этом смысле ее позиция смыкается с одним из самых пронзительных лириков современности – Л. И. Чекалкиным, поэтом, насколько можно судить, унаследовавшим традиции чистого искусства. Свидетельством близости поэзии Валентины Гапуровны канонам данного литературного течения является и фраза В. Слядневой: «Стихи ее говорят о том, что она в этот мир пришла воспеть его красоту, она пришла любить…»

Дмитриченко традиционна от первого и до последнего стиха. Но поразительно при этом, что она умеет не повторять чужие мысли, у нее свои пути и тропы, свой незаимствованный голос, интонация, богатое образное мышление.

Есенин первым из русских поэтов воспел и опоэтизировал столь непоэтичное создание, как корова: «И на песни мои прольется, / Молоко твоих рыжих коров». Это не только о деревенских корнях, это – освящение собственной поэзии, как святой водой, коровьим молоком.

Некрасов, заметив на Сенной площади в Петербурге избиваемую кнутом крестьянку, обратился к богине творчества: И Музе я сказал: «Гляди! / Сестра твоя родная!»

У Дмитриченко Муза воплощается в образе коровы: «Лиророгая корова / Приносила рифмы мне» («Там, где месяца подкова…»). Лиророгая! Всего один эпитет – незаимствованный, оригинальный, превосходный! – и неуклюжее животное становится олицетворением поэзии! И своеобразным опознавательным знаком его становятся рога, изогнутые в виде лиры. (Это ж надо было заметить, соотнести!) А лира, как известно, – символ поэзии. Вот так пересекаются, переплетаются и трансформируются поэтические образы. Вот она – реальная смычка традиции и новаторства, синтез старого и нового, обновление современной поэтической палитры!..

Поэзия в своем природном естестве, самая что ни на есть подлинная, разлита по страницам книг Дмитриченко. Можно удивляться поэтическому волшебству, ясности мышления, неподдельности чувств, нескончаемому многообразию образов, высочайшему мастерству, воспринимаемому уже не как техническое совершенство, а как природная данность говорить просто, естественно, проникновенно, когда слово органично и находится в ладу с другими словами, их звучанием, смыслом. Дмитриченко говорит стихами так, как остальная часть населения говорит прозой, будто эта форма общения была дана ей изначально как самое обычное человеческое свойство. И в этом смысле мы не находим никакой рисовки или преувеличения в авторском признании: «Я поэт не по собственной воле, / А по властному зову судьбы!» («Я – поэт»).

Я уверен: тот, кто возьмет в руки сборник стихов Дмитриченко, не пожалеет об этом, а время, потраченное на знакомство с книгой, с лихвой окупится эстетическим наслаждением, которым чтение будет сопровождаться.